Леонид Дайнеко: Меч князя Вячки

– Ты говорил королю, что мы сохраним ему жизнь, щедро вознаградим, если только он оставит этих отступников-эстов вместе с Меелисом? Что мы дадим ему коней на дорогу до Полоцка или Новгорода – куда сам захочет.

– Король сказал, что эсты – его братья, а братьев в беде не бросают.

– Бешеный король, – растерянно пробормотал Генрих. – Бешеный король…

Он сжал виски, снова почувствовав нестерпимую боль в голове.

– Тебе плохо, святой отец? – почтительно осведомился монах.

– Иди, – вяло махнул рукой Генрих. Когда монах вышел, он лег прямо на затоптанное грубое полотно, которым был устлан шатер. Боль постепенно отступала, слабела. Уже только горошинка боли перекатывалась в голове, но вот и она успокоилась. «Боже, не дай мне сойти с ума, – молил Генрих. – Пусть сходит с ума Вячка, твой и мой враг». Он поднялся, снова позвал монаха и, когда тот вошел, спросил:

– Готовы ли княжеские стрелы?

– Готовы. Мы сделали десять штук.

– Покажи.

Монах поспешно вышел из шатра и, вскоре вернувшись со стрелой в руках, осторожно подал ее Генриху. Это была обычная тевтонская стрела с железным наконечником, сотни таких стрел летели сейчас на заборолы Дорпата. Только возле оперения была привязана короткая красная ленточка. Но Генрих знал, что эта стрела особенная – наконечник у нее был густо смазан ядом.

. – Отдай стрелы нашим самым метким арбалетчикам, пусть они стреляют ими только по Вячке, – приказал монаху Генрих. Он помолчал и снова повторил: – Только по Вячке. Если его не берет божье слово, возьмет божий гнев. Он ведь не слишком прячется?

– Король Вячка – отважный рыцарь, – сказал монах. – Он не прячется за спины своего войска.

В этих словах Генрих уловил скрытую насмешку над самим собой, сидящим в шатре в то время, когда истинные сыновья латинской церкви под градом камней и стрел, под потоками горящей смолы идут на штурм вражеского вала.

– Убейте Вячку! – вдруг закричал Генрих. – Убейте и принесите мне его голову!

Злоба, которую он тщательно прятал от посторонних глаз, казалось, разламывала его грудную клетку, разрывала на куски сердце. Он и сам удивился – сколько, оказывается, живет в нем злости!

Епископ Альберт собрал в своем шатре всех военачальников. Пришли Фридрих и Фредегельм, судья пилигримов Герберт, брат Альберта Иоанн. Все только что участвовали в штурме Дорпата, еще горячий пот блестел на висках, еще пахли дымом белые плащи, а у Фредегельма смолой, которую дружинники Вячки лили с вала, была обожжена щека, и он от боли кусал губы.

– Сыновья латинской церкви погибают от рук вероотступников, от рук слуг сатаны, – сокрушался Альберт. – Давайте помолимся за упокой их душ.

Все опустились на колени, начали молиться, потом судья пилигримов Герберт воскликнул:

– Надо взять замок приступом, с боя. Отомстим злодеям на страх всем другим. Каждого из наших, кто первым взойдет на вал, мы прославим, дадим ему награду – лучшего коня и лучшего пленного из тех, что возьмем в замке, кроме, конечно, короля Вячки, которого надо вознести над всеми, повесив на самом высоком дереве.

Все, кто был в шатре, одобрительно закивали. Начиналась лебединая песня Вячки.

Осадную башню, возвышающуюся вровень с городским валом, тевтоны надвинули на ров и под ее прикрытием начали делать подкоп. Половину войска бросил Альберт на подкоп. Врезались в твердую холодную землю днем и ночью. Одни копали, другие в плащах, в кожаных мешках, ивовых корзинах ползком выносили землю.

В Юрьеве было слышно, как скрежещут тевтонские лопаты в толще городского вала. Казалось, скрипит зубами сама смерть.

– Проклятая башня! – воскликнул Меелис и выстрелил из арбалета.

– Надо поджечь ее, – сказал Вячка. – Позовите сюда Холодка и Якова Полочанина.

Сделали большие деревянные колеса, заполнили их паклей, смолой, подожгли и пустили с вала прямо на башню, все время бросая сверху в огонь сухие поленья, которые подносили женщины и дети. Башня начала загораться, но тевтоны в латах, жертвуя собой, кинулись к подножью башни, разломали, порубили колеса и потушили огонь. Град камней и стрел полетел на тевтонов, несколько десятков их погибло, но башня уцелела и, как беспощадный Голиаф, стояла рядом с городским валом.

– Погоди, мы тебя все-таки поджарим, – кулаком погрозил Холодок башне и налег плечом, вместе с Яковом, Мироном и несколькими эстами сталкивая с вала еще одно колесо. Заскрипел горячий обугленный песок, взвился белесый пепел. Вот колесо начало набирать ход, и вдруг Холодок то ли поскользнулся, то ли потерял равновесие от жары и высоты, и случилось ужасное и непоправимое – колесо схватило старшего дружинника за полу обгорелого плаща, подмяло под себя и покатилось вниз, в огонь, в смрадный дым.