Борис Савинков - То, чего не было (с приложениями)

«Трусы… Жалкие трусы…» – злобно, сквозь зубы, твердил он себе, шагая по Измайловскому проспекту. С моря дул свежий ветер, моросила мокрая пыль. Таял жидкий, заплаканный снег. В дождевом, неверном тумане тонула медная колонна Победы. Был четвертый час дня, но уже мутно маячили электрические огни. Володя, спрятав в поднятый воротник кудрявую черную, как у жука, голову, быстро шел по скользкому тротуару: в Пятой роте, в устроенной им «конспиративной» квартире, жила Ольга, его товарищ и друг, и чем ближе он подходил к Пятой роте, тем спокойнее становились мысли. Он думал теперь об Ольге, о ее лукавых глазах, о том, что сейчас, через десять минут, он услышит дружеский голос и сожмет любимую руку. Он приехал в Петербург для Сережи, для Вани и Константина, но почему он прямо с вокзала не пошел на партийную «явку», он бы не мог объяснить. И если бы кто-нибудь заподозрил, что им владеет любовь, он бы недоверчиво засмеялся.

Он нашел знакомый хмурый пятиэтажный дом и, миновав грязный двор, поднялся по лестнице. Ольга, высокая, гладко причесанная, в простом черном платье женщина, сама открыла ему. И хотя они не виделись целый месяц, и целый месяц она ожидала и плакала и боялась за его жизнь, они встретились так, точно расстались вчера. Володя, громадный, широкоплечий, не здороваясь и не снимая пальто, сел на диван.

– Ольга.

– Что?

– Ольга…

– Что, милый?

– Ольга, что же делать теперь?

Она потупилась. Он в нетерпении пожал плечами.

– Что ты думаешь, Ольга?…

– Что я думаю? Да?…

– Ах, Боже мой, не тяни…

Ее круглое, почти бабье лицо стало вдруг холодным и некрасивым.

– Володя, я тебе вот что скажу… Ты спрашиваешь, что делать? Не знаю, что делать… Но, слушай, есть люди… Их огромное большинство… Они ничего не могут, ничего не смеют, ничего не понимают, они от неудач приходят в отчаяние… Слабые дети…

– Ну?

– Ну, а есть и другие…

Она неожиданно наклонилась к нему и упругим, почти кошачьим движеньем обняла его шею.

– Слушай, Володя, скажи… Если человек решился на все, если он все перенес, все понял, все пережил, если он заглянул в самый низ, в черную бездну, в жуткую-жуткую тьму… И если ему не сделалось страшно… Если он взглянул и у него не кружится голова… Скажи, как ты думаешь, он такой, как и все? Он – слабый ребенок? Или, может быть, у него есть власть над людьми? Власть над жизнью и смертью?…

Володя с недоумением, не понимая, о чем она говорит, посмотрел на нее. Она мягко, всей грудью, прижалась к нему, и ее глаза, лукавые, серые, стали желанно и непривычно близки. Он стесненно вздохнул.

– Не надо бояться, милый… Такому человеку позволено все. Слышишь ли? Все. Для него нет греха, нет запрета, нет преступления. Только надо быть смелым. Люди говорят: ложь, и боятся ее. Люди говорят: кровь, и боятся ее… Люди боятся слов… Пусть бездна низа… Разве нет бездны верха?… Счастлив, кто их обоих узнал. Я думаю так: вот мы решились на великое, на страшное, какое страшное!.. Мы решились на революцию, на террор, на убийство, на смерть. Кто может вместить, тот вместит… Вместит и ложь, и кровь, и свое страдание. А кто не может, тот… тот, конечно, погибнет… И туда ему и дорога! – жестоко, с презрением договорила она.

Володя почти не слушал ее. Оттого, что она была здесь, рядом с ним, и оттого, что рассыпались ее косы, и что ровно, под абажуром, горела неяркая лампа, и что в комнате было тихо, – он чувствовал себя не большим и сильным, знаменитым «Володей», а пригретым маленьким мальчиком. Угадывая это тайное чувство, Ольга на ухо шепнула ему:

– Милый, как ты устал…

И как только она это сказала, Володя, впервые за долгие месяцы, понял, как глубоко он утомлен, утомлен своей бездомною жизнью, безжалостно-ожесточенной борьбой. Он закрыл глаза и, склонив лохматую голову, забывая о партии, о дружине, о революции, забывая даже о ней, об Ольге, жадно, как пьяный, пил заслуженный и короткий отдых. Не было жизни, не было крови, не было смерти, не было баррикад, террора, жандармов и комитета. Было темное и блаженное, беспредельное чувство покоя. Ольга, не отрываясь, с улыбкой смотрела ему в лицо. Всклокоченный и немытый, с рябинами на побледневших щеках, заросший вьющейся бородой, он казался ей светлым красавцем. Но это длилось недолго. Володя, точно спросонок, тряхнул волосами и повторил свой вопрос:

– Так что же делать теперь?

– Что делать? – Ольга недовольно подняла брови. – Не мне, Володя, решать, а тебе…

Володя молчал, вертя в руках потухшую папиросу.