Исабель Альенде - Дом духов

— Я пришел увести вас отсюда, — сказал Педро Терсеро.

— Почему? — удивился старик.

— Потому что Бланка попросила меня об этом, — ответил Педро Терсеро.

— Идите к черту! — неуверенно пробормотал Труэба.

— Хорошо, туда и пойдем. Вы пойдете со мной. Педро Терсеро распутал веревку, которой были связаны руки сенатора на запястьях, чтобы тот не стучал кулаками в дверь. Труэба отвел глаза от искалеченной кисти Педро Терсеро.

— Уведите меня отсюда так, чтобы меня не видели. Я не хочу встретиться с журналистами, — попросил сенатор Труэба.

— Я уведу вас отсюда тем же путем, что вы вошли, через главный вход! — ответил Педро Терсеро и открыл дверь.

Труэба пошел за ним, опустив голову, с покрасневшими глазами, впервые в жизни чувствуя себя побежденным. Они прошли через кухню, где старик ни на кого не поднял глаз, пересекли весь дом и зашагали по дороге от хозяйского дома до входных ворот в сопровождении детей, которые прыгали вокруг, и свиты молчаливых крестьян, шедших сзади. Бланка и Альба сидели среди журналистов и карабинеров, держа в руках куски жареного мяса, и большими глотками пили красное вино из горлышка бутылки, которая переходила из рук в руки. Увидев дедушку, Альба заволновалась, потому что она не помнила его таким подавленным со дня смерти Клары. Она торопливо проглотила свой кусок и побежала навстречу дедушке. Они крепко обнялись, и Альба что-то прошептала ему на ухо. Тогда сенатор Труэба гордо выпрямился, поднял голову и улыбнулся. Журналисты сфотографировали его, когда сенатор садился в черный автомобиль с официальным номером, и общественное мнение в течение нескольких недель недоумевало, что означала эта буффонада, пока другие, более серьезные события не заслонили внимание граждан.

Ночью Президент, у которого вошло в привычку обманывать бессонницу за шахматами с Хайме, прокомментировал этот инцидент между двумя партиями, одновременно поглядывая хитрыми глазами, скрытыми за толстыми стеклами в темной оправе, на партнера и пытаясь обнаружить хоть какую-то неловкость в своем друге, но Хайме продолжал передвигать фигуры на доске, не говоря ни слова.

— У старого Труэбы голова работает отлично, — сказал Президент. — Он был бы достоин находиться в наших рядах.

— Ваш ход, Президент, — ответил Хайме, указывая на доску.

В последующие месяцы ситуация ухудшилась настолько, словно страна находилась в состоянии войны. Все были взбудоражены, особенно женщины от оппозиции, которые шли по улицам, гремя кастрюлями, протестуя против нехватки продовольствия. Одна половина населения стремилась свергнуть правительство, а другая защищала его, и ни у кого не оставалось времени, чтобы заниматься работой. Как-то ночью Альба удивилась, заметив, что центральные улицы погружены во мрак и пусты. Мусор не убирали уже целую неделю, и бродячие собаки рылись в грудах очисток. Столбы были покрыты печатными пропагандистскими листовками, которые поливал зимний дождь, а на всех свободных местах красовались лозунги обеих сторон. Половину фонарей разбили камнями, в зданиях не горели окна, и свет исходил от печальных костров, поддерживаемых газетами и досками, у которых грелись небольшие группы, по очереди несшие караул у министерств, банков и учреждений, чтобы помешать экстремистам захватить их штурмом в ночное время. Альба видела, как некий грузовичок остановился у общественного здания. Из машины вышли несколько молодых людей в белых касках, с банками краски и кистями. Они покрыли стены светлой краской, нарисовали больших разноцветных голубей, бабочек и кроваво-красные цветы, а потом написали стихи Поэта и воззвания к объединению народа. Это были молодежные бригады, которые верили, что могут спасти революцию с помощью патриотических рисунков и плакатных голубей. Альба подошла к ним и показала на стену на противоположной стороне улицы. Она была выкрашена в красный цвет, и на этом фоне виднелось только одно слово огромными буквами: «Джакарта». [56] Джакарта — столица Индонезии; осенью 1965 г. в Индонезии были убиты сотни тысяч сторонников левых сил, в том числе коммунистов (их обвинили в организации антиправительственного заговора).

— Что означает это слово, товарищи? — спросила девушка.

— Не знаем, — ответили ей.

Никто не знал, почему оппозиция писала на стенах это азиатское слово, никто не слышал рассказов о грудах мертвых тел на улицах этого города. Альба села на велосипед и поехала к дому. С тех пор как стали ограничивать продажу бензина и началась забастовка городского транспорта, она извлекла из подвала старую игрушку своего детства. Альба непрерывно думала о Мигеле, и мрачное предчувствие комом подступало к горлу.