Исабель Альенде - Дом духов

Вскоре Клара, казалось, сладко уснула, и только заметное усилие при вдохе говорило о том, что она еще жива. Однако удушье ее, видимо, не огорчало, потому что она не боролась за свою жизнь. Альба все время находилась рядом с ней. Для нее устроили постель на полу, потому что она отказалась покинуть комнату бабушки, а когда ее попытались увести силой, с ней впервые случилась истерика. Она твердила, что бабушка все понимает и нуждается в ней. Так оно и было в действительности. Незадолго до своего конца Клара пришла в сознание и смогла спокойно говорить. Первое, что она заметила, была рука Альбы в ее ладонях.

— Я вот-вот умру, не так ли, деточка? — спросила она.

— Да, бабушка, но это не имеет значения, потому что я с тобой, — ответила девочка.

— Хорошо. Вытащи из-под кровати ящик с открытками и разложи их, потому что я не успею попрощаться со всеми.

Клара закрыла глаза, спокойно вздохнула и отошла в иной мир, не оглядываясь назад. Вокруг нее собралась вся семья: Хайме и Бланка, осунувшиеся от бессонных ночей, Николас, бормотавший молитвы на санскрите, Эстебан со сжатыми кулаками и стиснутым ртом, разгневанный, отчаявшийся, и маленькая Альба, единственная, кто оставался спокойной. Слуги тоже были здесь. Пришли сестры Мора, двое нищих художников, которые жили в доме последние месяцы, и священник. Его позвала кухарка, но ему нечего было делать, потому что Эстебан Труэба не позволил тревожить умирающую ни последней исповедью, ни святой водой.

Хайме склонился над телом, пытаясь услышать незаметное биение сердца, но не почувствовал его.

— Мама уже ушла, — произнес он, рыдая.

Я не могу говорить об этом. Но попробую написать. Прошло двадцать лет, и в течение долгого времени я постоянно испытывал боль. Я думал, что никогда не смогу утешиться, но сейчас, когда мне уже почти девяносто лет, я понимаю, что она хотела сказать, уверяя нас в том, что ей нетрудно будет с нами общаться. Сперва я ходил как потерянный, стараясь найти ее повсюду. Каждую ночь, ложась спать, я воображал, что она со мной, такая, какой была до того, как потеряла несколько зубов, и когда любила меня. Я гасил свет, закрывал глаза и в молчании комнаты пытался представить ее, я звал ее, когда бодрствовал, и, говорят, что звал и во сне.

В ту ночь, когда она умерла, я заперся с нею. После стольких лет молчания, мы были вместе в эти последние часы, плывя на паруснике в тихих водах синего шелка, как ей нравилось называть нашу кровать. Я воспользовался случаем, чтобы сказать ей все, что мог бы сказать ей раньше, все то, о чем я молчал с той ужасной ночи, когда ударил ее. Я снял с нее ночную рубашку и внимательно осмотрел в поисках хоть какого-либо признака болезни, который убедил бы меня в ее кончине, но я не нашел ничего и понял, что просто она выполнила свою миссию на земле и перенеслась в другое измерение, где ее уму, свободному наконец от материального балласта, будет куда приятней. Она совсем не изменилась, и ничего ужасного не было в ее смерти. Я очень долго смотрел на нее, потому что уже много лет у меня не было случая видеть ее столько, сколько бы мне хотелось, и за это время моя жена изменилась лишь так, как это случается с возрастом со всеми нами. Мне она показалась такой же красивой, как всегда. Она похудела, и мне почудилось, что она выросла, стала выше, но потом я понял, что это было обманчивое впечатление, просто сам я стал ниже. Прежде я чувствовал себя великаном рядом с нею, но когда я прилег на постель, я заметил, что мы почти одного роста. В ее пышной копне вьющихся и непослушных волос, которая так очаровывала меня, когда мы поженились, выделялись седые пряди, которые освещали ее спящее лицо. Она была очень бледна, с тенями вокруг глаз, и впервые я обнаружил тонкие морщинки в уголках рта и на лбу. Она казалась девочкой. Она была холодной, но, как всегда, сладостной для меня, и я мог говорить с ней спокойно, гладить ее, вздремнуть на мгновение, когда сон поборол меня; невосполнимая утрата не помешала нашей встрече. Мы примирились в конце концов.

На рассвете я стал приводить ее в порядок, чтобы все увидели ее как подобает. Я надел на нее белую тунику, которая была у нее в шкафу, и удивился, что у нее так мало одежды, потому что я всегда считал ее элегантной женщиной. Я нашел шерстяные носки и надел их на нее, чтобы не мерзли ноги, ведь она всегда боялась холода. Затем я стал расчесывать ей волосы, думая соорудить узел, который она носила, но когда я провел щеткой по волосам, кудри взбунтовались и образовали рамку вокруг ее лица, и я подумал, что так она выглядит еще красивей. Я поискал ее драгоценности, чтобы надеть хоть одну, но не мог ничего найти, и удовольствовался тем, что взял обручальное кольцо, которое я носил со дня свадьбы, и надел ей на палец вместо того, которое она сняла, когда порвала со мной. Я взбил подушки, поправил постель, несколькими каплями туалетной воды опрыскал ей шею, а затем распахнул окно, чтобы впустить утро. Как только все было готово, я открыл дверь и пригласил своих детей и внучку попрощаться с нею. Они нашли Клару улыбающейся, чистой и прекрасной, какой она всегда и была. Я стал на десять сантиметров ниже, туфли были велики, волосы совсем поседели, но я не плакал.