Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Клетка

Личный телохранитель проводил Кирова до дверей квартиры, пожелал спокойной ночи, но и после этого еще какое-то время стоял за спиной своего подопечного, оглядывал лестницу, вслушивался в тишину засыпающего дома.

Сергей Миронович открыл дверь своим ключом и переступил порог, за которым его ожидала жена, Мария Львовна Маркус. Полузастегнутый неряшливо халат, несвежая сорочка, папильотки, торчащие в разные стороны, как увядшие цветы на осеннем поле, тяжелый дух стареющего тела, сдабриваемый неумеренным потреблением духов и кремов.

Киров прошел мимо, не заметив подставленной дряблой щеки. Бросил на ходу:

— Мне еще надо поработать над докладом. Спать буду у себя. Сыт: поел в Смольном. Спокойной ночи.

Мария Львовна проводила тоскливым взглядом плотную фигуру мужа до дверей кабинета, горестно вздохнула. Она знает о безмерном увлечении Кирова женщинами, знает поименно его часто сменяющихся любовниц, обманываемых мужей: ей обо всем сообщают подруги, иногда с неприличными подробностями. Вдобавок кто-то постоянно присылает анонимные письма, в которых рассказывается, прямо-таки смакуется — когда, с кем, где и каким образом. Стараются, заботятся, чтобы знала, переживала, мучилась. Может быть, надеются на большее.

Мария Львовна на несколько лет старше мужа, он начал изменять ей почти сразу же после женитьбы: в нем было слишком много энергии, в том числе чисто мужской, она не могла потребить даже десятой ее доли, ждала приближения ночи с тихим ужасом, коченела телом, потела, старалась отделаться от его приставаний ссылкой на недомогание, женские болезни и добилась того, чего и следовало ожидать: он стал пропадать сутками, иногда неделями, всегда, однако, возвращаясь к ней, правда, без раскаяния и сожалений. Мария Львовна, воспитанная в ортодоксальных еврейских традициях преклонения перед мужем, встречала его так, будто ничего не произошло, пыталась какое-то время изображать из себя страстную любовницу, получалось это у нее плохо, фальшиво, чем еще больше отвращала от себя мужа.

Но, изменяя ей, Киров от нее не уходил, становясь при этом все более сдержанным, деловитым, равнодушным.

Мария Львовна понимала, что с ее стороны было бы странным думать, что Киров не порвал с ней в молодости из любви или привязанности. Скорее всего, он нуждался в ее связях, знаниях, опыте, умении сглаживать острые углы. Сам он поначалу почти ничего не умел и не знал. Только спустя несколько лет определился с жизненными установками, разобрался в многоцветии теорий и идей, остановившись на марксизме. И тоже не без ее помощи. Ее и ее друзей, разумеется. По существу, это она сделала нынешнего Кирова. На свою голову. И на голову своих соплеменников: не будучи откровенным антисемитом, он все-таки старался окружать себя русскими, потихоньку отделываясь от евреев, которые, как он подозревал, хранили верность свергнутому Зиновьеву. Мария Львовна видела это хотя бы по тому факту, что в их доме — не считая ее родственников — евреи становились редкостью.

Что ж, может быть, в этом есть некая закономерность: Мавр сделал свое дело, Мавр должен уйти. Однако было обидно за своих, так много свершивших для революции, для утверждения нынешнего строя. В Москве, правда, в этом отношении все пока вроде бы остается по-старому, но в Ленинграде Киров поступает по-своему, передвигая ленинградских евреев либо в центр, на повышение, либо на периферию, а на их место ставя русских или украинцев. И не придерешься. Беда в том, что заменяющие евреев русские тупы, неразвиты, высокомерны, попав наверх, начинают интриговать, подсиживать друг друга, лезть выше по головам соперников. В этой их сваре евреям достается больше других. Все как обычно, как во все времена: сперва евреи научают других премудростям жизни, потом бывшие ученики изгоняют своих учителей.

Мария Львовна с минуту постояла у двери кабинета мужа, вздохнула, ушла в спальню, легла на широкую кровать, открыла томик рассказов Исаака Бабеля.

Слава богу, что хотя бы в литературе еврей может выражать свои мысли и чаяния, не смешивая себя с другими, как бы говоря остальным народам: "Мы тут, мы никуда не делись, мы нисколько не изменились, мы только приняли вид, который вам больше всего нравится. Но это до поры до времени. Не обольщайтесь. Мы еще поговорим с вами на своем языке. И тогда вы вздрогнете и возопите к своему богу, которого нет, который выдуман для вас нами, ибо есть один лишь бог — и это бог народа Израилева. Но бог наш не услышит ваших воплей, как не слышал воплей амонитян, их женщин, детей и стариков, которых царь Давид клал под пилы, железные молотилки и бросал в обжигательные печи. Да будет так вечно".