Пётр Федоренко - Лепта

— Вот мой Сережа и в Риме!

Остаток дня провели в хлопотах — устраивались в своей квартирке и только вечером заявились на виа Феличе к Николаю Васильевичу Гоголю. Возбужденный, как и в течение всего дня, Александр Андреевич влетел к нему с восклицаниями:

— Николай Васильевич! Николай Васильевич! Вот рекомендую — брат Сергей Андреевич. Закончил Академию и по успехам направлен в Рим. Вот и прибыл-с!

Сказав это, он осекся. У Гоголя были гости. Завсегдатаи Иордан и Моллер и две светские дамы — графиня Софья Петровна Апраксина и ее девятнадцатилетняя дочь Мария Владимировна.

Александр Андреевич подошел к ним. Сергей увидел, как, подавая руку Александру Андреевичу, Мария Владимировна смутилась.

— Поздравляю, ваш брат так ожидал вас, — сказала Софья Петровна Сергею, когда и он отважился подойти к ней. И Гоголь сказал:

— В добрый час. Поздравляю.

Гоголь поразил Сергея своим благообразным видом. Гладко зачесанные длинные волосы, благостная, кроткая улыбка, темный глухой жилет, оттеняющий бледность лица…

Графиня Апраксина прощалась. Завтра ей в Неаполь. Александр Андреевич вызвался проводить дам.

— Что ж, Сергей Андреевич, — сказал Гоголь, усаживая Сергея к столу и улыбаясь, — поучитесь в Риме, здесь есть чему поучиться… А самое непременное — надо вам, батюшка, поставить себе большую задачу. Тогда и толк будет…

Вернулся Александр Андреевич, возбужденный, заторопился:

— Мы на самую малую минуточку-с, Николай Васильевич. Сережа с дороги. Я не утерпел, пришел познакомить. Однако чаю выпьем…

Пили чай. Все они — Гоголь, Александр Андреевич, Моллер, Иордан — не молчали ни минуты, подтрунивая друг над другом, журя друг друга за лень, хотя никто из них не был ленив, за обжорство, хотя все они и ели мало, и были тощими…

Александр Андреевич сказал, что вот графиня Софья Петровна завтра уедет в Неаполь… Он тоже намерен побывать там, посмотреть купающихся в море. Ведь римские купальни наглухо закрываются, нет и щелки, чтобы свободно написать этюд.

— Вот дождался брата и теперь…

Иордан перебил его:

— Как это вы можете, Александр Андреевич, терять понапрасну самое дорогое время в году? Придет лето — тут только бы и работать: смотришь, а вы как раз тотчас уезжаете — то в Венецию, то в Неаполь. Как это можно? Эдак вы и в сто лет не кончите картину.

— А как же-с, нельзя так, Федор Иванович, этюды мне прежде всего нужны-с. Этюды с натуры. Мне без них никак нельзя.

— Полно о наших делах, — сказал Моллер, — пусть лучше Сергей Андреевич порасскажет о Петербурге. Как там мой благодетель Карл Павлович поживает? Как Академия?

Посыпались вопросы, Сергей едва успевал отвечать.

— Ну, а Бруни как? Теперь и он — столп нашего искусства… Как Тон? Ведь он ваш учитель? Я, если бы не был гравером, обязательно стал бы зодчим. Очень люблю архитектуру, — сказал Иордан. — Самое древнее искусство на земле.

Гоголь поддакнул:

— Я сколько живу, все больше преклоняюсь перед мастерами седой древности. Видели вы, Сергей Андреевич, Кельнский собор?.. Не знаю лучшего здания.

— Как это хорошо, — вставил Александр Андреевич, — что Сережа в Риме. Тут он привыкнет к чистоте вкуса, штудируя больших мастеров. Первая ему работа — обмеры терм Каракаллы…

Каждый из завсегдатаев гоголевского дома говорил об архитектуре, желая ободрить молодого архитектора, нового римлянина.

Потом разговор переменился.

Моллер сказал, вздохнув:

— Как увижу свежего человека из России, так и захочется домой. Сейчас бы и поехал.

Гоголь кивнул согласно:

— И я — тоже. Я теперь думаю: довольно нам скитаться на чужбине. Ведь дома нас заждались. И славянофилы, и европеисты-западники, которые попусту спорят друг с другом о России, потому что никто из них не прав. Одни в прошлом ищут судьбу России, другие — в европейском благоустройстве, а надо искать ее в избавлении от пороков каждого русского. Все заключено в нас самих. Каждый из нас должен быть на своем месте и делать хорошо свое дело! Вот что главное. Не так ли, Сергей Андреевич?

Сергей не нашелся, что сказать. Он впервые видел писателя, книги которого любил. Не таким он его себе представлял.

Братья ушли от Гоголя около десяти.

— Это и есть Гоголь? — разочарованно спросил Сергей. — Разве этот благообразный, поучающий человек мог написать «Мертвые души»?

— Не говори так, Сережа. Он мне опора во всех моих бедах. Плохо, конечно, что он говорит: его дело — не литература, а душа. И что мое дело — не живопись, а собственная душа… Но я его пойму. Ты знаешь небось, как гнусно о нем пишут в петербургских журналах. Говорят, что он сбился с панталыку, требуют оставить «вьюгу вдохновения» и не писать такой галиматьи, как «Мертвые души» {63} 63 …и не писать такой галиматьи, как «Мертвые души»… — А. Иванов перефразирует отзыв о книге Гоголя известного критика Н. Полевого. . Разве это не может отбить желание работать?.. Я тоже побаиваюсь петербургских невежд… Но полно, об этом еще наговоримся.