Пётр Федоренко - Лепта

Александр кинулся убирать студию, потом вынул из шкафа фрак, встряхнул, надел и ужаснулся: фрак для встречи царя решительно не годился. Он сшил его еще в тридцать восьмом во время пребывания в Риме государя-наследника. В нем же в сорок втором принимал в студии великую княгиню Марию Николаевну — дочь государя… Сейчас заканчивался сорок пятый год. Фрак изношен до дыр. К тому же испачкан краской. Видно, когда-то, забывшись, работал в нем.

Взволнованный, помчался Александр к Кваснину.

— Как быть, Павел Иванович? Раздет, хоть с моста в воду. Позор встречать государя без фрака!

Кваснин отвел его в гардеробную.

— Мы одного роста, выбирайте. Извините, я тороплюсь.

У Кваснина не было ни минуты, коляска ждала у ворот, он должен ехать сейчас с посланником встречать государя в порт Чивитавеккья. Кваснин будто не в себе, бледен, взгляд отсутствующий, рассеянный. Пальцы, тонкие, изящные, нервно теребят шляпу.

— Пожалуй, этот, — торопливо сдернул с вешалки черный фрак, подал, поклонился Александру и направился к лестнице.

— Вы тоже взволнованы, Павел Иванович, — засеменил за ним Александр. — А уж я-то, уж я… Как же-с, ведь я свидания этого, можно сказать, жду всю жизнь. Один государь и может оценить мой труд… ему одному он назначен… Я хочу глаза его видеть, когда он будет смотреть на картину. Она не кончена — не беда. Мысль ее теперь отчетлива. Государь поймет. Как ему не понять. Вы знаете, Павел Иванович, я боюсь, боюсь этой минуты-с. Ведь эта минута высокая.

Кваснин неожиданно остановился, повернулся к Александру, тот натолкнулся на него и тотчас отпрянул. Лицо у Кваснина было белое, глаза жесткие.

— Да может, государь и не доедет до Рима… — прошептал он горячо. — Дорога ночная…

— Нет, — обмер Александр. — Нет! Дайте мне слово, Павел Иванович!..

— Александр Андреевич, вы прекрасно понимаете, что такого слова я дать вам не могу, но, — Кваснин спохватился, — я хотел сказать, может, он и не придет в вашу студию. У него без того много дел.

— Как не прийти? Придет! Это свидание там решилось! — Александр показал на небо. Он говорил страстно, он торопился говорить, боясь, что Кваснин вернется к своим страшным мыслям. — Ведь я о чем хлопочу — о нравственном перевороте в сердце государя. Только такой переворот возможен. Государь — начало всего, он — истина.

Кваснин искоса посмотрел на него, так смотрят на тех, кто умом повредился.

Они пошли по лестнице. Чтобы отвлечь Александра, Кваснин показал на фрак.

— Не узок вам будет? Вы пошире меня.

— Ничего-с, ничего-с, — Александр вдруг разразился своим обычным здоровым смехом, — я сожмусь маленько. Сожмусь. Спасибо вам, Павел Иванович. Прощайте… Государя привезите!

Он ушел, торопливо перепрыгивая последние ступени, прижимая под мышкой фрак. Кваснин остановился у кареты, посмотрел ему вслед задумчиво.

На выезде со двора посольства коляска обогнала Александра. Он семенил по обочине, ничего не замечая в своих синих очках, чему-то улыбаясь. Внезапно налетел порыв ветра, рванул полы его плаща, Александр ухватился за шляпу, нагнулся встречь ветру, потом остановился, перекрестил коляску.

В этот день Александр не пошел к Гоголю, у которого обыкновенно коротал вечера, не пошел и к себе на квартиру. Надев фрак Кваснина, который ему был немного тесным, он долго расхаживал перед картиной, обдумывая, что скажет императору, когда тот войдет в студию.

Встреча с царем представлялась ему явственно, ярко. Государь будет в окружении блестящей свиты, торжественный, величественный, медленно поднимет свой взор.

Глаза его… Об этом и подумать страшно. Никто не может выдержать взгляда государя. Как же будет светло и хорошо всем, когда государь преобразится, когда добро войдет в его сердце. Здесь, в студии, очнется великая душа человеколюбца, который разрешит судьбу своих подданных, судьбу России…

С этими мыслями Александр задремал в кресле, а потом перешел за ширму, устроился на кушетке. Как же покинуть студию? Вдруг с самого утра царь придет к нему…

На рассвете его разбудил шум грозы. Гром раскалывал небо, бушевал ветер, стекла в окнах дрожали, не переставая. Александр вскочил с постели обрадованный…

Чуть прекратилась буря, он отправился на улицу. Римляне не помнили похожей грозы, какая разразилась в эту декабрьскую ночь. Ветер поломал несколько старых маслин и красавцев кипарисов, измял сады, сорвал с крыш плиты черепицы, усыпал битым стеклом виа Корсо.