Пётр Федоренко - Лепта

— Мы уже более трех лет знакомы, Александр Андреевич, а я всякий раз вхожу к вам с волнением {53} 53 …я всякий раз вхожу к вам с волненьем… — Н. В. Гоголь высоко ценил труд А. Иванова. В книге «Выбранные места из переписки с друзьями» (1846) он посвятил его творчеству статью «Исторический живописец Иванов», где не умолчал о трудных условиях, в которых оказался художник. «Что за непостижимая судьба этого человека! Уже дело его стало, наконец, всем объясняться. Все уверились, что картина, над которой он работает, — явление небывалое, приняли участие в художнике, хлопочут со всех сторон о том, чтобы даны были ему средства кончить ее… и до сих пор ни слуху, ни духу из Петербурга… Не скупитесь! Деньги все возвратятся. Достоинство картины уже начинает обнаруживаться всем. Весь Рим начинает говорить гласно, судя даже по нынешнему ее виду, в котором далеко еще не выступила вся мысль художника, что подобного явления еще не показывалось от времен Рафаэля и Леонардо да Винчи…» . Все в мире тлен и суета сует. Творчество вечно. Оно спасает человека от всех невзгод… Давно я у вас не был, виноватым чувствую себя. Подвинулась ли картина?

Свечи горели ярко, однако Александр не отодвинул драпировку, скрывавшую большую картину, как того ожидал Гоголь, а порылся в углу среди картонов и вынес этюд головы одноглазого старца.

— Кто это? — спросил Гоголь.

— Одна из фигур для первого плана картины — слуга богатого господина, вернее, не слуга, а раб, именно раб, для которого слова Иоанна Крестителя — счастье.

Гоголь взял картон, долго рассматривал этюд, держа его на вытянутой руке. Наконец, сказал:

— Мы все рабы… Быть рабом телесно — это, может, и не высшая мука. Знаю я вас преотлично, Александр Андреевич, потому скажу без обиняков: вы и без меня не удовлетворитесь этой фигурой. Не характерна она.

— В чем же не характерна?

— Вы изобразили больного, физически слабого старца. А ваше стремление — в образе раба соединить все черты рабства. Но здесь не прочтешь сути раба, не увидишь его попранного человеческого достоинства. А этот характер, батюшка, должен явить высокое достоинство человека. Попранный — это мой капитан Копейкин…

— Так, так, — закивал, соглашаясь, Александр.

— А картину все-таки покажите, — попросил Гоголь.

Он долго ее рассматривал, перенося свечу от фигуры к фигуре.

— Я скоро уезжаю, — сказал он, — повезу в Россию первый том «Мертвых душ». У меня там будет немало хлопот. Побуду у вас, на прощанье нагляжусь…

Потом он поставил свечу, улыбнулся:

— Я, батюшка, лелею мечту: может быть, нам с вами еще доведется увидеть преображенного человека, который станет жить для общества, будет вносить свою лепту в дело нравственного переворота. А ваша, батюшка, лепта — вот, — Гоголь кивнул на картину и вздохнул: — Знаю, вы хлопочете о преображении государя… Будем же на это надеяться, — говоря это, Гоголь прищурился, и нельзя было понять, всерьез он говорит или нет.

Александр проводил Гоголя до площади. Там некоторое время они слушали музыку карнавала, потом расстались.

Уже засыпая, Александр вдруг вспомнил девочку Апраксину, ощутил на себе ее взгляд. «Какая прелестная девочка!» — подумал он.

Бродяга Антонио — частый гость в студии Александра. Он приходит без приглашения и внимательно наблюдает за работой художника. Во рту у него дымится маленькая трубка. Выкурив ее, поговорив с Александром о том о сем, он уходит, не прощаясь, не хлопая дверью. Оглянется Александр, а его уже и след простыл.

Антонио — мудрый старик. Он видел Наполеона, видел расстрел неаполитанского короля Мюрата {54} 54 Мюрат Иоахим (1771—1815) — маршал Франции, муж сестры Наполеона I, неаполитанский король в 1810—1815 годах. . На его глазах австрийцы расправлялись с карбонариями. Он сам едва избежал расправы, чудом спасся и укрылся в Риме. Антонио любит рассказывать Александру о себе, о бедах Италии, о сыновьях Никколо и Лодовико, которые вырастут хорошими борцами за свободу Италии.

Александру легко с Антонио. Он тоже рассказывает ему о своем семействе, о том, что матушка умерла, не дождавшись его из Рима, что брат Сергей учится в Академии художеств, что Алексей Марков вызван в Петербург и сделан профессором (и слава богу! А то бы Александру ехать), что батюшкин недоброжелатель, профессор Егоров тоже уволен из Академии государем: написал неудачные образа…

Антонио можно пожаловаться на судьбу, на Киля, который торопит с окончанием картины. Но разве она такова, чтобы удовлетвориться беглым исполнением?..