Пётр Федоренко - Лепта

Однажды Антонио привел в студию сына Лодовико. Юноша, с быстрыми, любопытными глазами, ловкий и подвижный, понравился Александру. Он тотчас попросил его встать в позу выходящего из воды и принялся за рисунок. Но Лодовико не Антонио: тут же поменял позу, не в его характере стоять неподвижно.

— Учись терпению, Лодовико, — сказал ему Александр. — Терпение и ожидание наш удел.

— Ожидание чего? — спросил старик Антонио. — Лучшей жизни? Мессии?

— Лучшей жизни. Мессии, — согласился Александр машинально. Антонио долго молчал, потом, когда Александр позабыл о разговоре, увлекшись рисунком, сказал:

— Когда же явится мессия, или он только в твоей картине?..

Александр карандаш выронил от неожиданности. Как? Может, ему послышалось?

— Да ты понимаешь, Антонио, что говоришь? — наконец Александр обрел дар речи. — Разве я пророчествую о втором пришествии Христа?.. Я взял библейский сюжет, потому что он каждому доступен. Это моя проповедь добра…

Антонио сказал с сожалением:

— Гневаешься на меня. Но разве ты не видишь, что христианская вера почти умерла. Теперь история Христа — сказка, на наших глазах родилась новая вера…

Александр рот раскрыл от изумления: о чем этот человек говорит? Антонио продолжал:

— Выйди-ка на улицу. Слышал о Джузеппе Мадзини?

— Кажется…

— Джузеппе Мадзини — апостол новой веры. Он призывает нас жить не только для себя, но для всех. Мы должны делать добро для всех… Мадзини — надежда на жизнь, он зовет бороться. Слышал ты о «Молодой Италии»?

— Нет.

— Он создал общество «Молодая Италия», чтобы объединить нашу страну. Он создал общество «Молодая Европа», чтобы объединились все страны, потому что все народы братья.

Александр всмотрелся в глаза Антонио. Сколько раз он рисовал его в позе апостола Андрея. В нем всегда светился ум. И вдруг он говорит глупости. Какой-то Мадзини, какая-то новая вера…

— Как же Мадзини хочет объединить Италию? Проповедью?

— Оружием, конечно!

— Ну, это знакомо. Это бунт. — Александр с юных лет твердо усвоил: бунтовать нельзя. — Нет, Антонио, нас не собьешь с истинного пути. Будем продолжать картину…

В дверь постучали.

— Александр Андреевич, вы у себя ли? Извините ради бога! Случай такой, без вас не обойтись!

Александр открыл дверь. Перед ним были молодые скульпторы Коля Рамазанов {55} 55 Рамазанов Николай Александрович (1818—1867) — скульптор, работал в Риме с 1842 по 1846 год. Известен бюст Гоголя его работы. В 1863 году издал книгу «Материалы для истории художеств в России», в которой рассказал о многих русских художниках, в том числе и об А. Иванове. и Петя Ставассер {56} 56 Ставассер Петр Андреевич (1816—1850) — скульптор, принимал участие в завершении надгробного памятника С. Щедрину в Сорренто. , приехавшие в Рим на смену Пименову и Айвазовскому. Раскосого Рамазанова Александр помнил десятилетним мальчиком, только что принятым в Академию. Тогда он даже писал его для какого-то образа.

С Рамазановым и Ставассером Александр почти не общался, потому что они были новичками, наполовину еще туристами в Риме, а он в нем работал уже долгие годы.

— Александр Андреевич, — продолжал Рамазанов, конфузясь, — в Риме наш знаменитый актер Каратыгин. Мы устраиваем ему прощальный ужин. На вилле Понятовского. Окажите честь.

Александр помнил Каратыгина, помнил «Дмитрия Пожарского», которого видел давным-давно в Петербурге в Михайловском театре. Тогда он был с Варенькой и Маняшей, а Дмитрия Пожарского играл Каратыгин. Александр протянул руки Рамазанову и Ставассеру:

— Спасибо за приглашение! Приду!

Он посмотрел им вслед, вздохнув. Сережа теперь, наверное, такой же… Как славно о нем добрые вести слышать. Президент Алексей Николаевич Оленин в восторге от Сережи. Направил его проект пятиглавого храма показать государю. При этом написал, а добрые люди надпись эту батюшке пересказали: «У нас в Академии наклевывается такой архитектор, какого еще не имели. Ему теперь осьмнадцатый только год, а чувство величавости il grandioso гнездится в нем прочно». Неужели и Сережа приедет в Рим?

Александр немного опоздал на виллу. Художники уже расположились за длинным столом в тени кипарисов и кедров, где с дерева на дерево были переброшены в виде шатра голубые драпировки, защищавшие от жгучего июньского солнца. Василий Андреевич Каратыгин с женой и дочерью поместился в центре. Гостей легко было отличить среди художников, одеты они были в греческие туники. Каратыгин — полный, добродушный — снисходительно улыбался. Рамазанов увидел Александра, закричал: