Пётр Федоренко - Лепта

— Ave Maria…

Монахини всегда пели в этот час, он каждый вечер слушал их чистые голоса, и всегда это было как в первый раз. У него слезы навернулись от щемящей боли, от безысходности.

Он вырвал из альбома исписанный лист, смял, бросил. Этот гимн, это пение вдруг подсказали ему: он сам должен искать способы сделать и царя и всех людей добрыми, равными во всем. Он сам должен исправить мир, сделать его справедливым.

— Сам! — Александр даже испугался этого своего восклицания… И уж совсем неожиданно в нем возникло ощущение, что если он не позаботится, то уж никто об этом не позаботится. Надеяться не на кого! Ведь он художник. Он может создать картины, которые помогут людям стать лучше.

Вечерняя заря освещала красные черепичные крыши, теснящиеся перед окном, башенки храмов. Косые тени от лепных деталей делали их похожими на лица людей, знающих важную тайну. Гармония вечернего света и живой древней архитектуры укрепляли решимость Александра. Он поверил, что найдет такой сюжет для своей картины, так исполнит ее, что каждый почерпнет в ней силу.

Какой это может быть сюжет? В нем не мелкий, нравоучительный урок, но открытие истины должно быть заключено. Вот над чем надобно думать теперь Александру…

Утром другого дня друзья встретились у одного из фонтанов на пьяцца дель Пополо, взяли карету и направились к заветным Альбанским горам. Рожалин, одетый в серый дорожный сюртук, покручивающий в руках неизменную трость, был, как всегда, весел, смешлив. Он посмеивался над громоздким художническим багажом, над растрепанными бородами, полуразбойничьим платьем художников — широкими плащами и надвинутыми на глаза шляпами, над их плохим итальянским.

Александр и Григорий не отвечали на его шутки, при встрече лицом к лицу глаз вроде не отводили, но и прямо не смотрели. Их занимала карета, веттурино — пожилой римлянин в круглой высокой шляпе, то и дело покрикивающий на лошадей. Они долго возились, устраивая у ног ящики с красками, поправляли одежду, глазели на дворцы римской знати — Дориа, Русколи, Киджи, будто еще не видели их. Что говорить — Корсо — главная в Риме улица, как и Невский проспект в Петербурге. По ней прокатиться — на празднике побывать, тут все показывается в лучшем наряде: щеголи с толстыми сигарами и дамы в прекрасных туалетах, роскошные коляски и лошади. Художники и их рассматривали внимательно.

С грохотом проехали Корсо, возле угрюмого, с небольшими окнами палаццо Венеция, над воротами которого укреплен черный двуглавый орел — австрийский герб, повернули к развалинам форума Траяна, а дальше — к руинам форума Романо, который римляне называют Коровьим пастбищем. Здесь и впрямь все заросло травой, бурьяном, из которого там и сям торчали разной величины пеньки мраморных колонн. Дальше поплыли навстречу Колизей и арка Константина — поворот на древнюю Аппиеву дорогу. Здесь, справа от дороги, высились грандиозные руины терм жестокого императора Каракаллы, тянулись виноградники, а потом показались старинные гробницы. Древние римляне хоронили здесь знаменитых сограждан…

Разговор с Рожалиным никак не возникал, и неловкость, которую ощущали художники, не проходила. Рожалин, впрочем, давно перестал обращать на них внимание. Задумчиво и напряженно смотрел он вперед, словно ожидал увидеть что-то необыкновенное.

В тишине был слышен неторопливый топот копыт и стук колес экипажа.

— Какая торжественность, истинно говорю, — как бы про себя сказал Рожалин, — Ах, что за страна Италия! Диво дивное. Италии выпал счастливый жребий — быть известной всему миру. От времен возникновения и до сегодняшнего дня. Эпоха римских царей, время римской республики с консулами и триумвирами, могущество римских императоров… Я думаю иногда: может статься, история какого-нибудь северного или восточного народа не менее ярка, не менее захватывающа и грандиозна, но мы ее не знаем, нам об этом ничего неизвестно. А Италия — всеобщее достояние. Как бы ни делили ее между собой Испания, Франция, Австрия, как бы ни складывалась ее судьба, кто бы ею ни правил, она ни на минуту не сходит с исторической арены. Утратилась политическая власть, она стала во главе искусства: явились великие итальянские художники и поэты — Рафаэль и Данте. Италия до сего дня остается во главе художественного мира. И вот даже вы, друзья мои, нагрянули сюда из северной варварской страны постигать итальянское искусство…

Рожалин рассмеялся. Григорий покачал головой: