Пётр Федоренко - Лепта

— Я говорил, что здесь все просто, располагайтесь, — пригласил Рожалин и стал раздеваться. Утомленные дорогой и впечатлениями, они быстро улеглись, забыв даже погасить свечу. Этот свет и не дал как следует заснуть Александру. Он все хотел приподняться, дунуть на свечу, но глаза слипались…

Неожиданно звучно хлопнула дверь, загремело металлическое ведро, раздался женский смех. Александр вздрогнул, открыл глаза. Стук ведра почудился ему звуком пушечной стрельбы… Он поднял голову, испуганно уставившись на пламя свечи. Наконец, действительность вернулась к нему. Он оглядел своих товарищей — Рожалин и Лапченко крепко спали — и перевел дыхание: слава богу, он — в Италии. Но сна как не бывало. Опять пришли мысли о доме, о батюшке, который поджидает доброй весточки из Рима, поджидает картину, которая восстановила бы доброе имя Ивановых.

Александр вздохнул: не так-то просто написать такую картину, не так просто найти сюжет, который помог бы очищению человека, общества, государя. Задумался он: чем же покоряют человека великие художники? Совершенством рисунка, знанием законов соединения красок, знанием перспективы? И рисунок, и краски, и перспектива в картинах великих приводят в трепет и восторг. Но разве менее важно, что они пишут? Каких сюжетов касаются?

О чем же рассказать в картине, чтобы она позвала людей добро делать?

В представлении Рафаэля, Леонардо и Микеланджело свет и добро — это Спаситель. Не потому ли они избрали его, что он известен и привычен людям? Не к нему ли обратиться и теперь, чтобы напомнить заветы добра?.. Да уж не взять ли сюжетом картины минуту, когда Иоанн Креститель указал на Христа как на источник добра. И все обрадовались словам пророка.

Александр в постели сел, схватился за голову. Вот он — сюжет, который ему нужен!..

«Истинно говорю!» — вспомнилось Александру присловье Рожалина, но он тут же сник: такой сюжет только Леонардо и Рафаэлю под силу. Куда там — состязаться с гигантами.

Так что же? Отказаться от найденного? Ведь такой сюжет важен для всех времен, для всех народов!.. Да неужели нельзя попробовать его написать?

Ему нестерпимо захотелось в свою студию, в Рим, чтобы сейчас же взяться за эскизы. Он перебирал в памяти образы Иоанна Крестителя, Христа, апостолов, знакомые по картинам великих мастеров. Они группировались разнообразно, расплывались… Уснул Александр только перед рассветом.

Утром друзей разбудил голосистый петух. Было еще рано, хотя на улице уже слышался бодрый, мелодичный говор альбанок.

— Петух поет! Совсем как у нас на Украине! — с грустью воскликнул Григорий.

Александр поднялся бодрый, словно тоже спал всю ночь.

— Мне в Рим надо, — огорошил он друзей, но зачем — сказать не успел, в дверь постучали, заглянул хозяин.

— Signor, buona mattina! [4] Синьор, доброе утро ( ит. ). — приветствовал его Рожалин и добавил по-русски: — Я ли не говорил вам, что здесь — что ни фигура, то Аполлон. Вот он перед вами.

Рослый смуглый синьор Грегорио в белой рубахе с распахнутым воротом и впрямь был сложен чертовски выразительно.

— Нам бы его в Академию, в натурный класс, — воскликнул Григорий.

Хозяин улыбнулся постояльцам, будто знакомым, и позвал завтракать. Они направились за ним. В комнате, куда пришли, был стол, по стенам — скамьи и полки, на которых в живописном беспорядке расположилась домашняя утварь: горшки и плошки, плетеные корзины с бутылями для вина; в переднем углу чернело распятье, под ним небрежно брошенный загрунтованный холст с начатой кем-то работой — портретом итальянки…

Как только друзья сели за стол, открылась дверь и в комнату вошла девушка — черноволосая, в красном переднике, с круглым подносом, на котором был завтрак. Оба художника невольно поднялись навстречу. Господи, откуда здесь такое совершенство? Она изящнее Форнарины Рафаэля!

Девушка поставила перед ними поднос, сказала негромко:

— Доброе утро, синьоры! — и оглядела гостей. Дружелюбно и вопросительно посмотрела на Александра, будто была когда-то давно знакома с ним, только позабыла, кто это, и теперь пыталась припомнить. Но нет, не вспомнила. Так же вопросительно посмотрела на покрасневшего Григория. И тотчас глаза ее раскрылись узнающе: ну вот он — мой знакомый, которого я знаю, а думала, что позабыла.

Она принялась накрывать на стол, то и дело искоса и торопливо поглядывая на Григория, который не сводил с нее взгляда. Неожиданно вышла, сказав на прощанье!