Пётр Федоренко - Лепта

Сладкое полузабытье окутало скоро Андрея Ивановича. И отчего-то привиделось ему, — он улыбнулся, потому что это было не в первый раз, — венчание с Екатериной Ивановной, как старец-священник, важно переступавший в золотой ризе, благословлял, осторожно касаясь сложенными перстами их лиц. Почудился и его благозвучный голос, желавший молодым, чтобы видели они сыны сынов своих… Возникло перед Андреем Ивановичем светящееся в золотом венце юное лицо Екатерины Ивановны. Какой изумленной, испуганной радостью вспыхивали ее глаза, когда она встречалась взглядом с ним.

Вместе — еще раньше договорились об этом — задули они свечи, чтобы жить в согласии и умереть вместе. Но, конечно, перед этим увидеть сынов своих сыновей…

Видение это растрогало Андрея Ивановича, он, улыбаясь, стал припоминать подробности того счастливого дня.

Шаферами на его свадьбе были академические приятели Алексей Егоров и Василий Шебуев. Втроем они отлично закончили обучение, но теперь и Шебуеву, и Егорову была открыта дорога в Италию, а ему этой дороги не было. Женатых Академия в чужие края не посылала. Он, получивший первое место на экзамене, был оставлен в Академии и должен был помогать своему учителю Григорию Ивановичу Угрюмову.

Григорий Иванович тоже присутствовал в церкви. Он не умел быть хмурым, его широкое добродушное лицо постоянно излучало веселость. Но по молчанию Андрей Иванович все же понял — учитель недоволен им, недоволен поворотом его судьбы. Это уж потом, много позже, Екатерина Ивановна рассказала, что Григорий Иванович приезжал к ней накануне свадьбы и отговаривал ее:

— Как же вы, мадмуазель Катерина Ивановна, не понимаете, что губите карьеру Андрюши? Он будущий Рафаэль наш, ему совершенствоваться за границей надобно.

Екатерина Ивановна достойно отвечала:

— Я выхожу замуж не за будущего Рафаэля, а за человека, которого люблю.

Невеселы были на свадьбе и шаферы, и они жалели Андрея Ивановича, что он в двадцать лет загубил карьеру. В этом никто не сомневался. Никто, кроме самого Андрея Ивановича. Он верил в себя: не зря же отличили его первой золотой медалью, одного из пятидесяти, закончивших Академию, окрыляла его и любовь Екатерины Ивановны. С нею он многое совершит. Нет, маленький толстощекий Егоров и угловатый Шебуев просто завидуют ему!

Андрей Иванович опять улыбнулся, будто только сейчас все это было. Он — в новом академическом мундире, со шпагой, которая была непривычна ему, и потому он постоянно держал руку на эфесе, новоиспеченный дворянин, — успешное окончание Академии принесло ему дворянство — разве он был не под стать Екатерине Ивановне?

В гостиную вошла Арина.

— Андрей Иванович, посыльный от господина президента, — сказала она, подавая конверт.

— Письмо?

С Алексеем Николаевичем Олениным он виделся нынче, и тот ни словом, ни полусловом не обмолвился: какая у него надобность к Андрею Ивановичу?

Он надорвал конверт осторожно, извлек письмо: «Милостивый государь Андрей Иванович, прошу явиться поутру выслушать высочайшее повеление. Оленин». Андрея Ивановича слова эти в жар бросили. Что за надобность до него царю Николаю Павловичу? Что он хочет повелеть художнику?.. Если доброе что, Оленин днем бы сказал… Что же это делается на свете, господи? Всероссийскому императору стал интересен скромный профессор живописи Иванов. Гм-гм. Да уж не внутри ли Академии родилось это высочайшее повеление? Царю-то не все ли одно: есть на свете такой художник или нет?

И тут вспомнилось Андрею Ивановичу недавнее посещение государем Николаем Павловичем академической выставки. Андрей Иванович показывал там неоконченного Кульнева. На картину Андрея Ивановича царь смотрел самое мгновение, тотчас ушел дальше. Андрей Иванович обрадовался этому невниманию. Ему самому бросились в глаза несовершенства картины: темный фон, неудачное положение кульневского коня, крупом вылезшего на первый план. Андрею Ивановичу тогда неловко сделалось.

Так в чем же состоит высочайшее повеление? Да нет, это свое, академическое начальство готовит ему неприятность — в том, что неприятность, Андрей Иванович был уже уверен, — а может, в самом деле что-то исходит от монарха… Правду говорят, царь — не огонь, а лучше не ходить близ него — опалишься. Хоть прав сто раз, хоть ни в чем не виновен.

Вспомнилась тут Андрею Ивановичу картина Александра «Иосиф, толкующий сны». Как верна, верна мысль картины! Воля царя — все в ней заключено.