Энтони Леви - Кардинал Ришелье и становление Франции

Его действия были направлены на утверждение безграничного королевского авторитета. Бассомпьер был заточен в Бастилию в феврале 1631 г. на основании подозрений, вызванных его возобновившимися отношениями с Луи де Марийаком, о которых стало известно из перехваченного письма. Его освободили только после смерти Ришелье. Оппозицию побуждали перейти от усугубляющегося раскола к открытому мятежу, и король, руководимый Ришелье, рисковал поставить себя в уязвимое положение, отказавшись от влиятельной поддержки внутри страны и за ее пределами.

Ришелье, как всегда боявшийся показаться неискренним в отношениях с королем, написал осторожную и взвешенную докладную записку, очень пространную и свободную от всякой недоброжелательности, но решительно приводящую к выводу о том, что Мария Медичи должна быть отстранена от любых постов, на которых она способна причинить вред. Король, теперь абсолютно полагавшийся на дружбу Ришелье, равно как и на его советы, был не против того, чтобы попросить ее уехать из Парижа в Мулен, губернаторство в котором она могла получить. Он решил сам доставить ее в Компьен, подальше от политически разлагающего влияния. Он прибыл туда 12 февраля и обратился с мольбой к своей матери, которая осталась непреклонной в своем отказе появиться на заседании Королевского совета. Король уехал и вернулся в Париж 23 февраля. Маршал д’Эстре, бывший маркиз де Кевр, должен был охранять ее. Лекарь королевы-матери и ее поверенный, Вотье, также связанный с Марийаками, был отправлен в Бастилию. Три герцогини, близкие к королеве-матери, и принцесса де Конти, которой через несколько дней суждено было умереть, были сосланы.

Мария Медичи согласилась отправиться в Мулен, как распорядился король, но попросила, чтобы ей позволили пожить в Невере, пока город Мулен не будет очищен от свирепствовавшей там инфекции, а замок — отремонтирован. Разрешение было дано, но она осталась в Компьене. Когда 20 марта Людовик написал ей о том, что Мулен уже готов к ее приему, она нашла массу отговорок, для того чтобы отложить переезд туда, по-видимому опасаясь, что ее могут отправить обратно во Флоренцию. К маю Людовик уже успел предложить своей матери на выбор Анжер или Блуа, а до Ришелье стали доходить слухи о том, что Мария Медичи готовит побег.

Охрану ослабили, чтобы у королевы-матери не сложилось впечатления, что она узница. И вечером 18 июля Мария Медичи все-таки покинула Компьен, где получившие щедрую взятку охранники закрыли глаза на скопление пустых повозок и неубедительные объяснения по поводу столь позднего прибытия и отъезда карет. Звучали неправдоподобные утверждения о том, что одна карета отправилась за охотничьей добычей, что в другой была сбежавшая камеристка, а в третьей — багаж этой камеристки. Маскировка была в высшей степени небрежной.

Исчезновение матери спровоцировало Людовика на целую серию демонстративных подтверждений его верности Ришелье, апогеем которых стало возведение в августе фамильных владений кардинала в статус герцогства-пэрства, что превращало самого Ришелье в герцога и пэра. Совершая свой побег, королева-мать намеревалась остаться на территории Франции, в приграничном городе Ла-Капель, временное управление которым было возложено на сына маркиза де Варда, барона дю Бека. Он был другом Гастона и пообещал открыть перед ней ворота. Ришелье узнал про этот план и вернул де Варда к его постоянным обязанностям как раз вовремя, чтобы успеть сорвать попытку королевы-матери войти в Ла-Капель.

Мария Медичи, опасаясь возможного преследования, была вынуждена двигаться дальше и пересечь границу. Она прибыла в Авен, ближайший город на испанской земле, вечером 20 июля, а впоследствии отправилась в испанские Нидерланды — сначала в Моне, а затем в Брюссель. Она писала Людовику гневные письма, обвиняя Ришелье во всех мыслимых грехах, и даже привлекла Ришелье к суду перед Парижским парламентом, в основном за узурпацию власти, которая принадлежит королю, его матери и принцам крови. Король вынужден был выступить перед судом 12 августа и опровергнуть утверждения своей матери. Побег Марии Медичи, кроме прочего, лишил Луи де Марийака последней надежды избежать плахи: его помилование было частью сделки между королевой-матерью и королем. С этого момента жизнь Марии Медичи превратилась в печальную повесть об утраченных иллюзиях, бесславном угасании и нищете. Нигде ей не были готовы предоставить приют надолго — ни в Нидерландах, ни в Англии, ни в Голландии, ни в Германии. Людовик XIII урезал расходы на ее содержание и так и не позволил ей вернуться во Францию, даже когда она оказалась в стесненных финансовых обстоятельствах в Кельне; такое решение было одобрено Королевским советом в 1639 г.