Юрий Давыдов - Анатомия террора

Таким образом, социально-экономические и политические проблемы, стоявшие перед властью и обществом, завязывались в 1880-х годах в тугой узел с вопросами нравственными и культурными.

К сожалению, в указанный период столкнулись два нежизненных, умиравших подхода к распутыванию этого узла. Ни правительство Александра III, ни народничество не смогли предложить ничего принципиально нового, точнее, принципиально спасительного, для решения сложнейших задач. При этом власть имела возможности для маневра, но не собиралась его совершать. Радикалы же – единственный активный оппонент власти – должны были или продолжать бессмысленный террор либо безнадежную пропаганду в деревне, или отважиться на смену идеологии своего движения. Последнее всегда чревато болезненной ломкой привычных стереотипов, непредсказуемыми зигзагами сознания, что прекрасно показано в романе Давыдова на примере эволюции взглядов члена Исполнительного комитета «Народной воли» Л. А. Тихомирова.

Предчувствие неминуемой катастрофы, так остро выраженное в свое время литераторами Серебряного века, ощущается и на страницах книги Юрия Владимировича. Может быть, поэтому в ней физически чувствуется потаенная давыдовская грусть, вызванная твердолобой беспомощностью власти и беспорядочными метаниями народников. Писатель тонко указывает нам на безысходность ситуации 1880-х годов, но вместе с тем выражает робкую надежду на то, что настоящий, действительно гуманный выход все же существовал. Давыдов безжалостно пишет о манипулировании сознанием личности, растаптывании в человеке всего человеческого и внимательно вглядывается в каждый не то что поворот – в малейшее изменение душ своих героев: вдруг где-то там, в самых тайниках этих душ, начнется движение к осмыслению, восчувствованию, очеловечиванию. Бесстрастная констатация фактов: « Так было», – и чуть слышный, но явственный призыв к читателю: «Нельзя, чтобы так повторилось!»

«...Печальной памяти восьмидесятые годы». Печаль, в которой слышнее всего элегическая, тихая грусть, ни к чему не обязывающая, а потому приятная, смягчающая нрав и умиротворяющая сердца? Или гнетущая тоска по зовущему, но не сбывшемуся, свидетельствующая о невозможности сбросить проклятие, висящее над родом человеческим? Печаль – прародительница и этой грусти, и этой тоски – она всегда с нами и в нас. И легче нам было бы без нее, стали бы мы безмятежнее и счастливее? Кто знает, кто знает...

И замечательные давыдовские концовки книг, которыми (мы имеем в виду концовки) ничто не заканчивается. «Искать град Китеж можно, отыскать – невозможно. И канат обрублен, якорь утерян... Душа цепенеет. Однако приходит срок, и вдруг словно бы веет теплом: мой милый, довлеет дневи злоба его; по совести, по мере своих возможностей отправляй свое ремесло. И счастлив будь тем, что оно позволяет тебе быть человеком, который протягивает руку другому человеку» [42]. Это не из «Глухой поры листопада», это из «Судьбы Усольцева». Не потому, что в этом романе у писателя получилось удачнее, просто эта концовка более характерна, если хотите программна, для Давыдова.

«...Печальной памяти восьмидесятые годы». Годы упущенных возможностей, торжества заблуждений, время не замеченных зарниц и попыток разогнать тьму беспорядочным размахиванием кулаками. И вслед Давыдову звучит тяжелый вздох его коллеги и, смеем думать, единомышленника, Бориса Васильева: «Сумерки XIX столетия были мрачными и на редкость долгими». Совсем не предубеждение, а тихое, но настойчивое предупреждение слышится в словах писателей: смотрите и запоминайте, слушайте и вслушивайтесь, мечтайте и не обманывайтесь.

Сумерки... Глухая пора листопада... Часы суток, как и времена года, меняются постоянно и независимо от желания людей. Но только от нас зависит, оставаться или нет неизменными в своей сущности, а если меняться, то как и для чего.

Агент-провокатор (фр.).

Alter ego – второе «я» (лат.).

Смертельный исход (лат.).

Фигаро здесь, Фигаро там (фр.).

Поп-хауз – ломбард (лондонское просторечие).

Пивная (нем.).

В прямом смысле слова (фр.).

Ложный шаг (фр.).

Здесь и далее даны курсивом пометки на полях, сделанные подполковником Отдельного корпуса жандармов А. С. Скандраковым.