Амели Нотомб - Преступление графа Невиля. Рике с Хохолком

Но случилось нечто иное.

Едва попав в мир волшебной сказки, малышка усвоила поведение, которому было суждено стать ее обычной реакцией на протяжении следующих двадцати лет: она будто застыла в изумлении. Вместо того чтобы, как в свое время Роза, задаться вопросом: а что же за всем этим скрывается? – она вообще ни о чем не задумалась. Поразительный мир Штокрозы возымел только один эффект: у Мальвы очень рано развилась удивительная способность полностью погружаться в себя, отключаясь от окружающего.

Бабушка клала малышку в ее крошечный манеж, стоявший посреди огромной гостиной, чье частичное обрушение только подчеркивало великолепие, и уходила заниматься своими делами. Всякий раз, проходя через залу, она замечала, что младенец лежит в той же позе и с тем же выражением лица.

«Какая ты умничка!» – говорила бабуля. Когда она брала девочку на руки, Мальва не сводила с нее восторженных глаз, что смутило бы любого, но Штокрозу приводило в восхищение: «Я всегда мечтала, чтобы на меня так смотрели».

Бабушку и внучку связывала безумная любовь. Старая дама слегка корила себя за то, что любит Мальву куда сильнее, чем собственную дочь, но поделать ничего не могла. «Это ведь не значит, что я не любила Розу», – успокаивала себя она. Точно так же дело обстояло с малышкой Мальвой: конечно, она любила свою мать, которую видела время от времени, но весь пыл ее души с первого взгляда был безраздельно отдан Штокрозе.

Девочка-малышка поздно заговорила, и вообще она запаздывала во всем. Лишь почти в два года она наконец-то произнесла первые слова:

– Я люблю тебя, – сказала она бабушке.

Когда шок прошел, старая дама решила уточнить:

– Кого ты любишь?

– Я люблю тебя, бабуля.

Та, к кому было обращено это признание, взяла ребенка, прижала к себе и не могла отпустить. Эта любовь не походила ни на одну другую, которую ей довелось испытать, превосходила их по силе и по самой своей природе. Штокроза ощущала поток, который изливался из ее груди на ребенка и возвращался обратно еще более насыщенным.

– Это ты научила меня, что можно так любить, – сказала она.

Когда Роза приехала навестить их, Штокроза постаралась, чтобы все выглядело как обычно. Она разучила с Мальвой приветствие, которое та должна была произнести в присутствии матери. По знаку бабушки та пролепетала, запинаясь:

– Мама, я люблю тебя.

– Как? Ты разговариваешь?

– Да. А ты слышала, что именно она тебе сказала?

– Это хорошо, – кивнула Роза, от которой не ускользнула заученность фразы и отсутствие убежденности. – А что еще она говорит?

– Это только начало, дочь моя. Прояви немного терпения.

Роза на несколько минут уединилась с матерью.

– В ее возрасте я давно уже разговаривала, верно? И я ходила?

– Не нужно сравнивать. У каждого ребенка свой ритм.

– Ладно. А к чему у моей дочери особая способность?

– К созерцанию.

– Ты уверена, что говоришь это не для того, чтобы скрыть что-то другое?

– Уверена. Я наблюдала за ней. Она предается созерцанию с необычайной сосредоточенностью.

Роза никогда не задерживалась надолго. Она чувствовала себя лишней. Уходя, она вздыхала с облегчением: «Да благословит тебя Господь, мама! Наверно, я не создана быть матерью. Я не способна восхищаться этой малышкой, она мне кажется глуповатой».

– Однако ты и правда могла бы ходить, – заметила бабушка. – Попробуем?

Она поставила малышку на землю, не отпуская ее ручек, и постаралась объяснить, что надо ставить одну ножку перед другой. Результат не вдохновлял. Все выглядело так, будто ребенка это упражнение не интересует.

Штокроза отошла метров на пять от Мальвы и распахнула ей объятия:

– Иди ко мне, дорогая.

Малышка двинулась на четвереньках. Да, это не выход.

Тогда бабушке пришла мысль, что лучше шагать рядом с ребенком, держа его за руку: «Мы идем гулять». Мальва поняла, что такое занятие связывает ее с бабулей и требует особых умений. Она пошла без всяких затруднений, протягивая руку вверх, к той, кого она любила, и наслаждаясь тем, что бабушкина рука сжимает ее ладошку.

Прогулка привела их в сад, который на самом деле превратился в лесную чащу. Деревьев было слишком много, чтобы между стволами могла расти трава: почву устилали мох и опавшие листья. Весной здесь цвели дикие анемоны.

– Люди корят меня за то, что я недостаточно занимаюсь садом, – сообщила старая дама своей очень юной спутнице. – Это верно, но, видишь ли, я не дровосек. И я не хочу избавляться ни от одного из этих деревьев. Они так красивы, правда? «Они съедают весь свет», – говорят мне. Но предпочесть деревьям дневной свет кажется мне таким же абсурдным, как предпочесть воду цветам.