Михаил Каратеев - Русь и Орда Книга 2

Что же ты, Василек? Спробуй отгадать.

– Москва, батюшка…

– Эко сказал! – с неудовольствием промолвил князь Михаила. – Москву мы сколько били, и еще побьем. А сила та – сон. Пойди-ка, брат, спать, я вижу, ты давно носом окуней ловишь.

Маленький княжич, помолившись на божницу, ушел, и за столом на некоторое время воцарилось угрюмое молчание.

– Голодует народ, – сказал наконец боярин Свечин. – Намедни иду я по Микулинской улице, а навстречу гость Кузьма Саларев и на кукане три лягухи несет. «Вот, говорит, разжился белорыбицей, теперь попирую!» Да неужто же, спрашиваю, станешь ты такую погань есть? А он в ответ: «Лягуха-то? Прежде и верно была погань, а ныне по рублю за каждую отвалил!»

– Да, дела, – протянул боярин Щербинин, после чего снова все надолго замолчали… Час был уже поздний, сквозь открытые окна в трапезную вливалась ночная тьма, черной жутью заполняя все углы и закоулки, куда не достигал немощный свет восковых свечей.

– Минувшего ночью снова видели Настасью Юрьевну, – промолвила княгиня Евдокия Константиновна, тревожно вглядываясь в проем, открытый в смежную комнату.

*Князь Михаила Александрович был женат на своей двоюродной сестре, дочери Тверского князя Константина Михайловича.

– Кто видел? – вздрогнув, спросил князь Михаила.

– Девки мои, Дашка да Улька. Не знаю что, – прежде коли со мною такого не бывало, а вечорм что-то боязно стало одной, я им и наказала сидеть в опочивальне, покуда не усну, а уж тогда тихо уходить. Долго мне не спалось, уж близко к полуночи они вышли… Ну и тут, внизу, в переходе меж большой трапезной и передней горницей, ее и увидели. Бгелая, сказывают, и светлая вся, лик скорбный, ровно мученицы… Как глянула на них, они так и упали ничком, будто бы им кто ноги перебил. А когда пришли в память, ее уже не было.

– Ну, может, и врут твои девки, – пробормотал Михаила Александрович. – Они у тебя мастерицы языками кружева плести.

– Чего бы им врать-то? Они о том и сказывать не хотели, чтобы меня не растревожить. Сама я заметала, что Дашка весь день не в себе, стала выспрашивать, – она и туда, и сюда, – еле дозналась от нее правды. После уж и Ульку допросила, – она слово в слово сказала тоже.

– Давно уже покойница не являлась, – промолвил старик Щербинин. – В последний раз видели ее, кажись, перед кончиной родителя твоего, годов тому с тридцать. А ныне вот снова… Не иначе как быть у нас беде

– Глупости все это, – резко сказал князь Михаила. – Глупости и бабья брехня. Эдак, коли всякой сказке давать веру, можно и впрямь довести себя до беды. Пошли лучше спать, утро вечера мудренее! Да чтобы о Настасье Юрьевне никакой болтовни не было, и без того люди слабнут.

Все, помолись, разошлись, только сам князь еще задержал в трапезной. Подобно всем своим современникам, он был суеверен, и хоть другим того показывать было нельзя, – взволновало услышанное. Он хорошо знал историю этого дворцового призрака Тверских князей: прадед его Ярослав Ярославич, – брат Александра Невского и первый удельный князь Тверской, – попал как-то на свадьбу к одному новгородскому боярину, в тот самый час, когда дочь его обряжали к венцу. Невеста с первого взгляда так полюбилась князю, он силою увез ее и против ее воли на ней женился. Брак несчастлив, молодая княгиня вскоре умерла, и с той поры призрак ее появляется во дворце Тверских князей, всегда предвещая беду или чью-нибудь смерть.

«Вот и ныне второй раз уже ее видят, – с тревогой подумал Михаила Александрович. – Да дела-то и вправду такие, что в самую пору ей теперь появляться…»

Гул шагов за дверью оторвал князя от этих печальных размышлений. Вошел воевода Яхонтов и, протягивая ему небольшой камень, обернутый полоской серой бумаги, сказал:

– Вот, княже, в сей час забросили это на стену, где ты велел ожидать. Сам поднял и сразу к тебе.

Плохо повинующимися от волнения пальцам князь Михаила развернул бумажку и, приблизив ее к пламени свечи, прочел:

«Помощи не жди. Ольгерд крепко стоит на том, что обещался Московскому князю руку Твери не держать. Лучше теперь покорись, а живы будем – свое возьмем».

«Нет, брат, уже не возьмем, это конец», – с горечью подумал Михаила Александрович и, выронив грамотку, опустил голову на ладони.

– Что, княже, плохие вести? – спросил Яхонтов, видя, что князь молчит и не двигается.

– Хуже некуда, – глухо промолвил князь Михаила, не поднимая головы. – С рассветом упреди владыку и бояр, чтобы собрались… будем думу думать. А теперь иди… Хочу один быть.