Райдо Витич - Имя - Война

Начищенный, аккуратненький, в блестящем плаще стоял тот, ноги расставив и руки за спиной сложив. Толпу сельчан рассматривал через пенсне. Бабы, дети, парни, старики жались друг к другу, окруженные фрицами, молчали.

— … доблестный, победоносный немецкий армий, — втирал крепыш переводчик, более блеклый, но не менее внушительный, чем стоящий рядом офицер. — Принес вам свобода! Вы есть немецкий подданный! Советский режим рухнуть!

— Эк его разбирает, — не сдержавшись, фыркнул Полунин.

— Тихо…

— … доблестный войска немецкий армий взяли Минск, Киев, Ригу, Ленинград, бомбить Москва и маршировать Красный площать! Сталин капут! Вы дольжен помогать нам, как мы есть ваш освободитель! Официры, коммунисты, красноармейци есть?!

Толпа молчала.

— Москву бомбили? — глаза Лучина стали огромными.

— Гомель, Минск их? — переглянулся с Густолаповым Полунин.

— Киев? — побледнел Голушко.

— Верьте больше! — шикнул на него Дроздов.

У Лены сердце сжалось — неужели правда? На Николая глянула — тот головой качнул: не правда. И поверилось, хоть и понимала — не может он знать.

— … Кто есть желать служить наш доблестный армий?! — разнеслось над деревней. И опять тишина.

— Ты! — ткнул пальцем в толпу немец. Автоматчики живо вытолкали к нему Жихара, отпихивая вцепившиеся в него руки сельчан. — Господин официр назначать тебя свой помощник! Ты отвечать за порядок в деревня перед немецкий власть!

Матвей мялся, косясь на жену в толпе, а та изваянием стояла, дочек обнимала — даже с пригорка видно было ее осанистую фигуру.

— Кто есть твой деревня коммунист?!

— Так никого, товарищ…

Хлесткая пощечина заставила его смолкнуть.

— Товарищ волк тебе Тамбов! Тут есть господа!

Матвей пролепетал что-то, склоняя голову.

— Надо было его грохнуть! — сжал кулак Гурьянов. — Дезертир — перебежчик!

— Помолчи ты, — шикнул Густолапов. — Не слышно же ничего!

Немец что-то втолковывал Жихару, поглядывая сверху вниз на согнутую голову, а в это время из-за избы слева показались фрицы. Они тащили перевязанного бойца, подпихивая его стволами винтовок. Следом вели фельдшерицу, растрепанную, испуганную.

— Янис! — пискнула Лена и зажала рот, чтобы не закричать.

— Ничего не будет, — беспечно заявил Антон. Солдаты глянули на него, предлагая заткнуться. Николай напрягся: у него не было сомнений, что Лапалыса ждет что-то скверное. Судя по бесцеремонному отношению к нему, конвенция о ненападении на раненных, немцами была похерена. Но то, что было дальше, Санин все-таки не ожидал.

Парня поставили перед толпой на колени перед офицером и… застрелили. Просто и без затей — одиночным выстрелом в затылок. Не демонстративно — чуть лениво, обыденно. Так уток по осени отстреливают…

Николай лицом в траву уткнулся, зубы сжал: нельзя было Яниса оставлять, нельзя было без боя уходить.

На нем теперь смерть рядового. Он виноват — не отмыться.

— Так будет каждый, кто против немецкий порядок! — объявил переводчик.

Грохнул еще один выстрел — упала фельдшерица.

Кто-то вскрикнул, запричитал.

— Так будет каждый, кто помогать Зоветам! Кто укрывать коммунист, солдат — расстрель! Кто пособник Кр-расный армий — расстрел! Саботаж — расстрель! Подрыв порядок, сопротивление — расстрел! За каждый наш убитый зольдат — пять ваших! Кто ни ез-сть с нами, тот ез-сть против, тот есть враг! Расстрель!

Лена зажала уши, зажмурилась, чувствуя как внутри нарастает волна. Это был не страх, ни паника, даже не ярость — это был сонм чувств, которые глушили разум и были готовы вырваться наружу животным криком, ринуть на фашистов без ума и разума.

— Ща бы как жахнуть из всех стволов! — выплюнул Васечкин, посеревший от увиденного. Остальные потерянно молчали.

— Бабу-то за что?… — прошептал Лучин.

Толпу разгоняли. К ногам убитых привязали веревку, затянув ее петлей и перекинув через бывший флагшток знамя над сельсоветом, подтянули. Теперь вместо красного флага висели два трупа головами вниз.

— Фенита ля комедья, — протянул Перемыст, глядя на покачивающиеся трупы стеклянными глазами.

Николай лежал в прострации, не знал что делать: уходить, оставить все как есть? Нельзя, душу выворачивает. В бой вступить и положить остальных? Нельзя. Не правильно.

Эмоции его переполняли и он никак не мог с ними справиться, а надо было. Не дело, ни место сопли распускать красному командиру.

— Уходим, — бросил глухо, через силу.

Бойцы осторожно двинулись в лес, оставляя позади деревню.