Р. Грейвз - Золотое руно

Аргонавты собрали сухие сучья и соорудили костер, пока Геркулес ходил искать баранину. Вскоре он вернулся с парочкой валухов, свисающих у него с плеч и жалобно блеющих.

- Я намерен пожертвовать моих бяшек Гестии, Богине Очага, - сказал он. - Здесь мне очень нравится. Когда-нибудь, когда я завершу мои Подвиги, я поселюсь тут с Гиласом и построю себе дом. Буду сидеть себе, слушая нежный ропот волн и глядя на огромную луну сквозь пушистые ветви опаленного молнией дерева, а если Эврисфей отправит ко мне Талфибия с посланием, я из него сковородой куски мяса вышибу. Священные змеи, я голоден! Быстро постройте мне алтарь, болваны, и дайте жертвенный нож из кремня!

Эвридам, долоп, попросил его не сооружать алтарь, а принести жертву на могиле своего предка Долопа, и Геркулес великодушно согласился. В душе он понимал, что никогда и нигде не осядет, как бы долго не прожил.

Вскоре баранов заклали, освежевали и разделали, и кровь их пролилась, дабы напоить жаждущий дух Долопа. Аргонавты сидели у двух больших костров, завернувшись в покрывала и плащи, и каждый поджаривал на огне себе кусок баранины, нарезанной большими ломтями и насажанной на острую палку. Геркулес притащил на берег кувшин вина, а Гилас пошел с бронзовым кувшином принести воды, "Арго" был надежно привязан перлинями к двум камням, парус опущен и убран, нос поставлен лицом против ветра. Меламп из Пилоса, двоюродный брат Ясона, самый задумчивый и молчаливый из аргонавтов, остался на борту в дозоре, его приятель чародей Периклимен принес ему туда щедрую долю мяса и питья.

У костра поменьше лапиф Корон бросил Адмету из Фер:

- Никоим образом не плохая баранина. Хотя пастбища здесь не так богаты, как в нашей Фессалии, овцы, полагаю, ходят лизать соленые камни, это возбуждает аппетит и помогает им нарастить мясо.

- Я постоянно даю моим овцам соль, - сказал Адмет. - И, хотя они - мелкой породы, ими все же можно похвастаться, после того, как ты избавил их от клещей. Молодец Корон.

- Да чего там, - ответил Корон, - Афина усыновила Воронье братство первым, поэтому мы получили удивительную власть над этой священной и долгоживущей птицей. Вороны по нашей просьбе летят к любому стаду. Да, в самом деле, твои овцы должны быть в полном порядке в этом году.

Бут Афинский сказал с улыбкой:

- Мои густошерстые стада не так белы, как твои, Адмет, но ты не поверишь, у меня их в пятьсот раз больше, чем у тебя. Они так разумны, что мне не нужны ни пес, ни пастух, чтобы за ними смотреть, и мой стол обеспечен куда более вкусной пищей, чем твой.

Адмет вежливо ответил:

- Правда? Ферская баранина признана вкуснейшей в Фессалии, и я думал, что с ней ничто не соперничает даже в Аттике. Трава у нас аппетитная и сладкая, как ячменный хлеб, верно, Корон? А шерстка моих овечек, позволь мне похвастаться, мягче любой, какую я только видел: потрогай это одеяло!

- А у меня овцы бурые и желтые, и много меньше твоих, - сказал Бут, теперь уже широко улыбаясь. - Они облаком выплывают из своих загонов каждое утро на пастбище в Гиметтосе, а к сумеркам возвращаются домой. Они презирают траву и соль, зато любят цветы. У них маленькие рога и волосатые брюшки.

Так он описывал шутя своих пчел, но Адмет не сразу разгадал загадку. Наконец Бут вытащил кувшин с гиметтским медом из-под плаща и предложил своим товарищам отведать его.

Они пришли в восторг, попробовав его, он прочел им лекцию о пчеловодстве и пообещал, что как только закончится плавание, каждый получит рой и не будет больше рыскать в поисках дикого меда в дуплах деревьев или расселинах скал.

- Поймите меня правильно, - сказал он. - Я не презираю дикий мед и не раз сам искал его в Гиметте. Встанешь, бывало, на краю цветущего луга, пока загруженная медом пчела не подастся домой, потом идешь позади нее и помечаешь дорогу полосками, ибо пчела, возвращаясь домой, летит совершенно прямо. Вскоре другая пчела отправляется домой с другой стороны поляны. Я и ее дорогу помечаю, а близ точки пересечения встречаю пчел, летящих туда отовсюду. И вскоре отыскиваю там гнездо.

Бут был человеком дружелюбным, и в какой бы разговор он ни вступал, разговор всегда начинал рано или поздно вертеться вокруг пчел и меда. Казалось странным, что он - жрец Афины, а не Аполлона, покровителя пчелиных обществ. Он тщательно брил голову и одевался только в белое, потому что этот особенно благотворно влияло на пчел, а может он сам так считал.

У другого костра некий незримый злой дух возбудил несколько споров: о природе огня, о наиболее подходящем времени сеять сезам и о медведях - правда ли, что аркадские медведи свирепей тех, что обитают на горе Парнас в Аттике, а белые медведи Фракии еще свирепее. Услыхав гневные крики, которыми Фалер и Аргус отстаивали свирепость аттического медведя, споря с аркадцами - Эхмоном и Анкеем Большим - и резко выкрикиваемые доводы фракийцев Калаида и Зета, можно было их самих принять за медведей. Но Орфей заставил всех умолкнуть, сказав, что медведь от природы миролюбив, однако всех медведей можно разъярить: медведицу, если ее медвежата попадут в опасность, самца медведя - вызвав ревновать, ту и другого - разбудив их во время зимней спячки лязгом оружия и собачьим лаем.