Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 5. Золотое руно

Геркулес прогремел:

— Тьфу! Начали они мне плести какую-то дурацкую байку об ораве юных миниев, которые хвастают, что они, мол, поплывут на нем в Скифию — или в Индию что ли? — искать сокровище, которое охраняют грифоны. Сказать тебе честно, я перестал слушать, как только до меня дошло, что это затея миниев. Я никогда не испытывал ни малейшего интереса ни к чему, что бы ни делали минии с тех пор, как здорово побил их при Фивах несколько лет назад.

Ясон сдержал гнев.

— Боюсь, — сказал он, — благороднейший Геркулес, что в тот раз ты столкнулся с моими собратьями-миниями, когда они были не в форме.

— Боюсь, не в форме, мальчик, — ответил Геркулес. — Они и впрямь представляли собой жалкое зрелище. Уверен, что мой Гилас мог бы разбить их наголову своей маленькой пращей и кинжальчиком. Правда, милый?

Гилас зарделся, и Ясон сказал:

— Умоляю простить мне мое восхищение внешностью твоего юного спутника, Геркулес. Но это — самый красивый ребенок, какого я когда-либо видел.

Геркулес притянул Гиласа к себе и трижды или четырежды звонко чмокнул его в лицо и в шею.

— Он для меня — все на свете! — вскричал силач. — И храбрее мальчика не найти. Я собираюсь через год-другой, когда он достигнет зрелости, посвятить его в братство Львов. Нас немного, но, клянусь священными Змеями, на нас повсюду обращают внимание!

Вначале Геркулес был мужчиной-Быком, но оставил это братство, когда было объявлено, что Зевс взял его под свою опеку у Богини-Матери. «Если Овен может превратиться в Быка, — сказал он тогда, — то Бык может стать Львом», и чтобы загладить прежде Богиней свою вину за рану, которую нанес ее Верховной Жрице в Олимпии, а также за гибель ее Немейского Льва, которого удушил, он посетил царицу Кирку на острове Ээя, осуществляющую такого рода превращения, и вступил в братство Львов. Кирка приказала ему откусить себе один палец, чтобы умилостивить духа Льва, он бесстрашно проделал это и, более того, учредил в честь зверя Немейские Игры.

Ясону приятно было обнаружить сентиментальные струны в грубой натуре Геркулеса.

— Уверен, что твой Гилас окажется достойным тебя, — сказал он. — Он уже сейчас по-царски высоко держит голову. Как он оказался у тебя на службе? Ведь он — не из числа твоих бастардов, незаконнорожденных парией.

Геркулес порывисто вздохнул.

— Бедный малыш сирота. Я сам убил его отца. Вот так это случилось. Я странствовал по Западной Фессалии, не помню уже зачем, и однажды оказался жутко голоден. И тут набрел на дриопского земледельца, пахавшего под пар поле в скрытой долине и твердившего ради удачи обычные непристойности да проклятия. Я приветствовал его словами: «Пахарь, я так голоден, что мог бы съесть и быка». Он улыбнулся, но, продолжая ругаться, сказал, что я не должен есть его быка до тех пор, пока поле не будет вспахано и взборонено.

«Священные Змеи! — вскричал я, теряя терпение. — А вот и съем, если захочу!» — «А ну-ка прекрати, — сказал он мне. — Я — Тейодамант, дриоп. Не смей говорить со мной таким повелительным тоном». Я ответил: «Да лети оно к воронам, твое „повелительно“. Я — Геркулес Тиринфский и всегда говорю, что хочу, поступаю, как хочу, и получаю все, что мне угодно. Как-то раз в Дельфах я сказал Пифии те же слова, что только что сказал тебе, она мне не поверила. Я вытащил из-под нее священный треножник и вынес его из святилища. „Теперь, — сказал я ей, — если захочу, у меня будет свой собственный оракул“. Ха-ха, это быстро привело ее в чувство». Но Тейодамант то ли никогда не слышал обо мне, то ли не мог поверить, что я — это я. Он пригрозил мне своим стрекалом, я чуток похлопал его дубинкой и проломил ему череп, будто яичную скорлупу. Я не собирался его убивать! Я все время забываю о своей силе, проклятие какое-то. То же самое случилось со мной, когда я был мальчиком и учился играть на лире, а мой учитель музыки — напыщенный дурак по имени Лин — дал мне по рукам и сказал, что у меня неправильная постановка пальцев. Я играючи шмякнул его лирой и выбил из него мозги. Чистая случайность, клянусь! Я сказал в суде, что действовал в целях самозащиты, и дело замяли, но с тех пор я больше не притрагивался к лире.

Так вот, как я уже говорил, я был в тот день невероятно голоден. Я убил быка, освежевал, разжег костер из деревянного плуга и стрекала, добавил туда несколько сухих бревен, которые вытянул из стенки амбара поблизости. Пока мясо жарилось, я благочестиво посвятил труп Тейодаманта Матери Зерна и разбросал его куски в борозды, чтобы улучшить урожай, что, как я счел, было ловким способом ускользнуть от мести его духа. Только я собрался пообедать, как услышал хныканье со стороны амбара — у-у-у, у-у-у, у-а, у-а! Там сидел хорошенький малыш двух лет от роду, который спал на рубахе своего отца под теплым солнышком, его, должно быть, разбудил треск моих челюстей. Да, ты верно угадал — это был Гилас. Он мне сразу ужасно понравился. Я дал ему пососать мозговую кость и поджарил для него на костре лакомый кусочек — бычий язык. Вскоре мы с ним настолько подружились, что я унес его в своем мешке. И с тех пор он сопровождает меня во всех моих путешествиях. Говорят, его матушка умерла от двойной утраты. Если так, она была глупая баба: Тейодамант ведь был упрям, как мул, а уж ей-то следовало понимать, что не стоит лишать Гиласа такого воспитания, за которое большинство матерей чем угодно заплатили бы — лишь бы так пристроить своих сыновей. Не тревожься, мой дорогой Гилас, Геркулес теперь тебе и отец и мать. Геркулес о тебе всегда позаботится.