Андрей Серба - Полтавское сражение. И грянул бой

Заглада смолк, разгладил усы. Нахмурив брови, вскинул голову, громко крикнул:

— Забыли, что ответил король Владислав Генеральному писарю Хмельницкому и реестровому полковнику Барабашу, когда те вздумали жаловаться ему на притеснения польской шляхты? Он попросту спросил: «Разве нет у вас мушкетов и сабель?» А сегодня я спрашиваю: есть ли у нас мушкеты и сабли, ежели мы позволяем русскому царю делать с нами все, что он пожелает? Если есть, то возьмем их в руки и встанем, как один, за политую нашей кровью родную землю, за оскверненную святую православную веру, за попираемые вековечные казачьи вольности!

Заглада швырнул себе под ноги шапку, рванул из ножен саблю. Развернулся на бочке, глянул на Гордиенко:

— Друже кошевой, веди на ворога, возжелавшего лишить нас отчей земли! Веди на ворога, замыслившего отнять у нас волю. Веди!

— Веди! — одной тысячеголосой глоткой подхватил майдан.

— Нехай сгинет ворог, заливший казачьи земли слезами и кровью! Спасем Запорожье и неньку-Украйну от клятых москалей! Расквитаемся с ними саблей и пулей за причиненные кривды! Кровь за кровь, око за око! Любо, други-браты!

— Любо! — взревел майдан.

Заглада описал саблей над головой полукруг, рубанул ею воздух.

— Слава сечевому лыцарству! Слава казачеству!

— Слава! — прогремело по майдану из края в край.

Заглада спрыгнул с бочки, и Гордиенко понял, что лучший момент навязать раде угодное ему решение вряд ли представится. Неужто отыщется безумец, осмелившийся пойти наперекор клокочущей от ярости огромнейшей толпе людей, обвешанных оружием с головы до ног?

Подсаженный казаком-джурой, кошевой поднялся на бочку, обнажил голову, раскланялся на все четыре стороны. Дождался на майдане тишины, перекрестился на крест колокольни сечевой Церкви во имя Пресвятой Богородицы и заговорил:

— Браты-казаченьки! Долго слушал я вас, но сам молчал. Однако нет уже сил, слова сами рвутся из сердца. Верно вы говорите, что уже полвека Москва терзает Гетманщину, душит казачьи вольности, а посполитых превращает в рабочую скотину при панских маетках [49] В Речи Посполитой не существовало крепостного права, как в России, все крестьяне юридически были лично свободны и при желании мог ли уйти от пана. Посполитого и пана связывали отношения, имевшиеся на Руси до отмены Б. Годуновым «Юрьева дня », когда экономическая зависимость крестьянина от помещика играла гораздо большую роль, чем правовая . У селянина и прежде было мало земли, но был он свободен и в любой миг мог, наплевав на пана и арендуемую у него землю, заняться ремеслом или уйти в казаки. А ныне посполитый на веки вечные приписан к панской земле и стал таким же его добром, как лошадь, корова и прочая животина. Однако ляд с ней, Гетманщиной: что она желала получить, присягая русскому царю, то и получила, хотя и в ней имелось немало умных людей, понимавших, что Москва для казачества и Украины ничем не лучше Варшавы, и не хотели менять шила на мыло. Лишь пятый казак и селянин бывшего ляшского Киевского воеводства целовал крест на верность Москве, а за их глупость расплачивается весь край. Упоминаю об этом, чтобы мы не повторили сегодня роковую ошибку своих доверчивых дедов, доверивших свою судьбу русским царям [50] После заключения Переяславского договора присягу на верность России принесли 62949 казаков и 62454 иных жителей Гетманщины. Численность казаков в армии Б. Хмельницкого в этот период была 300 тысяч .

— Не повторим!

— Поможем братам на Гетманщине вновь обрести волю!

— Снесем царев Каменный Затон, как кошевой Сулима ляшский Кодак!

Подняв руку, Гордиенко остановил готовое опять разбушеваться людское море, продолжил:

— Сечь никогда не была под властью турецкого султана, не являлась землей польского короля, не превратилась в вотчину московского царя, хотя все они давно желают этого. Не оставили недруги-соседи своих вожделений и сегодня. Ведает ли славное сечевое лыцарство, что замыслил царь Петр после того, как залил Дон казачьей кровью и заставил тысячи наших братов-донцов уйти с атаманом Гнатом Некрасом на Кубань? Победив короля Карла, Москва намерена совершить с Сечью то же, что с Доном, а уцелевших казаков переселить в степи за Волгой. Об этой задумке доподлинно известно гетману Мазепе, и присланные к вам его верные люди Генеральный писарь Орлик и сотник Войнаровский готовы немедля подтвердить сказанное мной.

Гордиенко указал на Орлика и Войнаровского, стоявших рядом с ним с начала рады в группе знатных войсковых товарищей и членов старшинской Войсковой рады, однако запорожцы не захотели их слушать.