Бернард Корнуэлл: Азенкур

– Скорей бы уж все закончилось, – раздраженно бросил сэр Эдвард. – Надоело тут торчать. Чье пиво?

– Мое, сэр Эдвард, – отозвался Роберт Перрил.

– Будет мое, – кивнул сэр Эдвард, опрокидывая в себя кружку.

Под его гербовым налатником виднелись кожаная куртка и кольчуга. На поясе висел меч без единого украшения – простой клинок и обычная стальная рукоять с двумя ореховыми накладками поверх хвостовика: меч сэр Эдвард считал орудием ремесла, потому так буднично и зарубил им тогда мятежника, снесшего ему алебардой пол-лица.

Теснимая солдатами и священниками толпа – чуть больше полусотни мужчин и женщин, молодых и старых, – уже застыла посреди площади. Кое-кто, упав на колени, молился.

– Всех не сжечь, – с сожалением произнес сэр Мартин, – слишком многих придется тащить в ад на веревке.

– Коль они еретики, надо жечь всех, – буркнул сэр Эдвард.

Священник досадливо скривился:

– Будь на то Господня воля, Он бы дал нам дров в изобилии.

Начали появляться зеваки. Городом по-прежнему владел страх, однако обыватели как-то почуяли, что главная опасность уже позади, и стали подтягиваться к рыночной площади. Сэр Мартин велел лучникам их пропускать:

– Пусть видят, им полезно.

Обыватели глядели мрачно и, несмотря на проповеди монахов и священников в оправдание готовящегося действа, явно сочувствовали осужденным. Те, по словам проповедников, выходили врагами Христа и дурными плевелами посреди чистой пшеницы: теперь, мол, отвергнув предложенную им благодать покаяния, они сами выбрали вечный удел, к которому им и предстоит перейти.

– Кто они есть-то? – не выдержал Хук.

– Лолларды, – ответил сэр Эдвард.

– Что за лолларды?

– Еретики, неумытая твоя морда, – с удовольствием встрял Сноболл. – Собирались бунтовать против нашего милостивого короля, а теперь пойдут прямиком в ад.

– На бунтовщиков вроде не похожи, – заметил Хук.

Среди приговоренных были в основном пожилые и даже старики, много совсем юных, здесь же девушки и женщины.

– А ты на вид не смотри, – заявил Сноболл. – Еретики – они и есть еретики, чтоб им сдохнуть.

– Такова Божья воля! – рявкнул сэр Мартин.

– А почему они еретики? – не отставал Хук.

– Что-то мы сегодня любопытны, – прорычал сэр Мартин.

– Мне тоже интересно, – поддержал брата Майкл.

– Потому что Церковь так решила! – огрызнулся сэр Мартин, но тут же опомнился и сменил тон. – Веруешь ли ты, Майкл Хук, что гостия, возносимая мной во время мессы, непостижимо пресуществляется в святое и возлюбленное тело Господа нашего Иисуса Христа?

– Конечно, святой отец!

– Ну вот, а эти не верят. – Священник дернул головой в сторону лоллардов, преклонивших колени на грязной площади. – Считают, что хлеб остается хлебом. Дерьмоголовые мерзавцы. А веруешь ли ты, что святейший наш папа есть наместник Господа на земле?

– Да, святой отец, – ответил Майкл.

– Слава богу, а то пришлось бы тебя повесить.

– А я думал, пап двое, – вставил Сноболл.

Сэр Мартин предпочел не услышать.

– Ты когда-нибудь видел, как жгут грешников? – спросил он Майкла.

– Нет, святой отец.

Сэр Мартин плотоядно осклабился:

– Они вопят, юный Хук, вопят, как кабан при холощении! Еще как вопят! – Он вдруг обернулся и ткнул длинным костистым пальцем в грудь Нику. – И ты, Николас Хук, должен внимать тем воплям, ибо они суть литургия преисподней! А тебе туда и дорога!

Священник вдруг широко раскинул руки и закружился на месте, напомнив Хуку огромную чернокрылую птицу.

– Остерегайтесь ада, парни! – упоенно провозгласил он. – Остерегайтесь ада! Никаких грудей по средам и пятницам! И всякий день творить Божье дело со тщанием!

По всем концам площади с таких же, как у «Быка», перекладин спустили еще веревки, и солдаты, разделив толпу на группы, подогнали жертв к импровизированным виселицам. Мужчина из приговоренных еще кричал напоследок своим, что надо уповать на Бога и что они нынче же встретятся в раю, – но королевский стражник, ударив его кулаком в латной перчатке, сломал ему челюсть, и крик смолк. Мужчина оказался из тех двоих, кого вели сжигать, и Хук, стоя в стороне от прочих, наблюдал, как осужденного подняли на бочку со щебнем и привязали к шесту, набросав побольше хвороста к ногам.

– Очнись, Хук, чего задумался? – пробурчал Сноболл.

Происходящему радовались не многие, зрители по большей части глядели мрачно и предпочитали не замечать проповедей священников и хвалебных песнопений монахов в коричневых рясах.