Александр Немировский - Я — легионер. Рассказы

Дети сидели молча. Не знаю, видели ли они неистовую Медею в исполнении заезжего афинского актёра, или, может быть, присутствовали на церемонии чествования Диофанта, освободившего родной им город от скифской угрозы, или они слышали рёв голодных зверей и крик бросаемого на съедение мученика.

Каждый возраст воспринимает историю по-своему. Эле и Саше дороги не факты, не проблемы, а возможность перешагнуть через пропасть времени и ощутить себя гражданами Афин, воинами Ганнибала, соратниками Спартака. Надо ли мешать этой детской игре и с рассудочностью взрослого разрушать иллюзии и мифы детства? Не лучше ли стать её участником, возглавить и направить её?

Так я стал римским легионером. Вместе с бывшим мимом Перценнием в дни, свободные от учений, на берегу бурного Савуса я месил липкую и жирную глину. Черепицы с клеймом VIII легиона — моя работа. Дорога, следы которой открыты археологами, построена мною. Я читал Эпикура и Лукреция, поэтому затмение луны не могло меня напугать, как оно напугало моих друзей. Я бежал к варварам и исчез. Я стал клиентом жадного и невежественного Кассиодора. Фундамент инсулы, в которой я жил, вы можете видеть в Риме и теперь. Вы сумеете проследить путь моих унижений по эпиграммам Марциала. Ибо я его двойник.

Я был купцом Аполлонием и, сопровождая юную Ильдико, совершил путешествие к безбожным гуннам. Если вы не верите, что Аттила был таким, каким я его описал, обратитесь к трудам Аммиана Марцеллина и Иордана. Вы поймёте, что я ни в чем не отступил от истины.

Я был беглым рабом Андроклом, эфебом Гераклионом, учителем Ахеем, этрусским мальчиком Пуленой. Я страдал от жажды в пустыне, плакал от несправедливости, мстил угнетателям. Воображение открывало мне дорогу в невыдуманные страны и сталкивало с людьми, о которых я слышал или читал.

Те, кого я приглашаю в Паннонию, Афины, Рим, Сицилию, Херсонес, могут заинтересоваться, где в нарисованных мною картинах и образах вымысел, а где описание действительных событий и лиц. Для этого придётся проделать ту работу, какую проделал я. Каждодневный труд историка над источниками, кропотливое изучение надписей и рисунков на камне или металле, рукописей на папирусе или пергаменте, монет, черепков, орудий труда может показаться кое-кому делом скучным, неинтересным. Но именно в этих надписях, монетах, черепках заложена правда жизни, из которой рождаются образы художественных произведений.

Автор

Видели ли вы, как горит пастушья хижина? Пламя охватывает закопчённые брёвна и красными языками пробивается сквозь кровлю. В его рёве слышится торжествующая ярость вольнолюбивой стихии, веками томившейся в каменных эргастулах [2] Эргáстул — подземная тюрьма для рабов. гончарных и плавильных печей, за железными решётками очагов, в тесноте и во мраке глиняных светильников. В него подливали масло каплями. Его кормили впроголодь углями или жалкими щепками, а ему для насыщения мало Терцинских лесов. [3] Терцúнские леса — леса Германии, считавшиеся необъятными. Оно может поглотить весь мир.

Огонь не только могуч. Он хитёр. Кто его осудит за это?! Что остаётся делать тем, кого хитростью и обманом заставляют работать на других! Выпал из очага крошечный уголёк и притаился под золою. Не заметил его хозяин и ушёл. Стали тлеть половицы. Занялись стены. И вот уже весь дом объят огнём!

Вот с такого уголька всё началось у нас в Энне. Только пожар охватил не пастушью хижину, не деревню, не город, а огромный остров — Сицилию. И длился он не час, не день, даже не год, а целых шесть лет. Чтобы потушить его, понадобились усилия десятков тысяч римских легионеров, но, угаснув в одном месте, пламя вспыхивало в другом, в третьем, четвёртом — в Греции, в Испании, в самом Риме.

Тогда я был рабом Антигена и обучал грамоте его детей. Как учителю, мне жилось лучше, чем многим, да и Антиген, право, был не худшим из господ. У меня была своя каморка. Днём я мог выходить за ворота усадьбы. Близость к детям избавляла меня от унизительных наказаний. Впрочем, мой господин прибегал к ним вообще редко, предпочитая отсылать строптивых рабов на мельницу. В доме нашем не было палача.

Антиген хотел казаться человеком передовым, образованным. Тщеславие заставило его украсить перистиль бюстами философов, хотя я не видел, чтобы он что-нибудь читал, кроме счётов и расписок. В угоду моде он купил флейтисток и декламаторов. Прослышав, что в Сиракузах у кого-то есть фокусник, Антиген решил не ударить лицом в грязь и завести фокусника у себя в доме.