Владимир Буртовой - Последний атаман Ермака

— Добро, Томилка! — Матвей Мещеряк был искренне рад, что его малочисленный казацкий отряд пополнится новыми неробкими мужиками, а иные из них и в стрельцах успели послужить! А что вооружены дубьем да вилами — не беда, у него в стругах в избытке ратного оружия, на всех хватит. — Добро и то, что ратное дело тебе и твоим ватажникам хорошо ведомо. О тяжкой доле Твери наслышан, жаль людишек, безвинно погибли от царской неправедной злобы. За такие грехи Господь, должно, и его покарал, да и род его весь безумством наделил. Сказывали на Москве, что не только царь Федор умом дитю подобен. Да я и сам это хорошо видел. И малец Дмитрий к падучей болезни склонен! Ох, господи, неужто не дашь бедной Руси доброго, человеколюбивого и разумного царя?! Ну да ладно, то дело господне, а нам под этим царем жить, с его боярами бодаться при случае. Скажи, сколько ватажников теперь у тебя? Все ли в добром здравии? Подай им знак, чтобы выходили из леса да шли к кострам. У нас как раз вечерняя каша упрела, вместе поужинаем, обзнакомимся.

— Нас тут до сорока душ, атаман, а я вдобавок с дочкой Маняшей! В страшный день погрома Твери гостила она в деревне у старого родителя моего, тем и спаслась от надругательства нелюдями с песьими головами у седла! А женку, нагнав уже на улице, лиходей в грудь копьем пробил до смерти. Когда я с пищалью из дома на подворье выбежал, она уже на дороге упала. Рядышком с коня и лиходей свалился, а я в его седло, да и вон из города! Гнались за мной долго, да конь спас, ушел. Маняшу забрал себе за спину, и в бега с другими горемычными счастливцами, которые живы выскочили из огня!

Казаки веселыми криками приветствовали подошедших к стану ватажников, многие из которых донашивали изрядно потертые стрелецкие кафтаны, иные вооружены пищалями, бердышами и при саблях, и только человек тридцать были с самодельными рогатинами или с увесистыми дубинами.

— Не проходите, служивые, мимо артельного котла, когда в нем так душисто пахнет каша с салом! — звали казаки вновь пришедших. Они понимали, что чем больше их станица, тем легче им будет наладить жизнь на Иргизе рядом с кочующими ногайцами, которых только сила и многолюдство казаков удержит от соблазна сделать нападение, кого убить, а кого взять в плен и продать в рабство.

— Делитесь по два-три человека на котел! Доставайте миски, ложки, каши на всех хватит!

— Иди сюда, чрево неохватованное! — шутил Ортюха Болдырев, приметив дюжего толстого мужика, на животе которого не сходился просторный армяк. — Распояшься перед горшком, коль миска мала!

Мужик, оглаживая окладистую рыжую бороду, щерясь крупными зубами, присел к костру, скрестил под собой ноги в лаптях и замызганных обмотках.

— Зазвали — так не пожалеть бы вам опосля! Что у вас за каша такая духовитая? Валите черпаком на пробу!

Марфа и Зульфия сидели на простеньком ковре у котла, накладывали казакам кашу в миски. Принимая миску у нового едока и оглядывая его с удивлением, с улыбкой спросила:

— Надо же такому народиться! Бедная матушка, как же она тебя выносила? Из каких ты мест, богатырь, и кто ты?

— Кто я? Я человек божий, обтянут кожей, с кривыми ногами, с рябой рожей! Поцелуй меня, красавица, увидишь — понравится! — И, подбоченясь обеими руками, игриво подмигнул Марфе левым глазом. Казаки вместе с атаманом и Ортюхой расмеялись этой, похоже, скоморошьей прибаутке, а Марфа тут же нашлась и на шутку ответила своей шуткой:

— Будет тебе, шатун, бочениться! Видали мы бояр почище тебя, без кривых зубов, без лишая на голове! Бери миску, да ешь скорее, а то гашник [22] Гашник — шнурок, продернутый в верхней части штанов. с живота свалится, портки потеряешь!

Слова Марфы потонули в дружном смехе казаков, а Ортюха Болдырев, подмигнув Зульфие, смущенной мужским вниманием, сказал новому товарищу, постукивая деревянной ложкой по краю миски:

— Ты наших казачек не задирай, братец! Они такоже языком владеют, и саблей да луком. Как прозывают тебя?

Мужик принял от Марфы миску с кашей, достал из кармана вырезанную из липы ложку, зачерпнул. Но прежде чем начать ужин, представился атаману и казакам:

— Моя женка все время соседкам жаловалась такими словами: «Горе-то какое, горе: муж у меня Егорий, хотя бы болван, да Иван!» Все-все, братцы, молчу, потому как утроба кашу почуяла и заворчала, будто там медведище по весне проснулся!

Приставших к казакам беглых с Томилкой Адамовым было сорок девять человек, все в возрасте от тридцати до сорока лет, и только трое из них были в отроческих годах, но и они при самодельном оружии. Мещеряк долго выспрашивал Томилку, что ему ведомо о строительстве нового города в устье реки Самары, довелось ли видеть крепость?