Хаим Зильберман - ВОССТАНИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Родословную семьи Хоменко никто не писал, хотя бы по той простой причине, что ни один представитель этого уходящего в глубь веков рода не умел ни читать, ни писать. Батракам пана Лискуна было не до грамоты, привёл бы бог хоть на пасху поесть досыта… Первым, кто научился грамоте в семье Хоменко, был сам дядя Петя, и случилось это уже в колхозе «Дружная семья». А ведь дяде Пете тогда тридцать стукнуло…

У пана Лискуна Петро Хоменко служил погонялой. Что такое погоняла? Это парень с крепкими мускулами, умеющий много и здорово работать, да к тому же голяк голяком. Приходит такой парень к управляющему пана Лискуна и просит, чтобы тот определил его к хозяйским лошадям возить грузы и седоков на станцию, на базар и вообще куда прикажут. Он уж постарается, чтобы хозяин на нём хорошо заработал.

Много лет Петро Хоменко и его жена Луша лелеяли одну мечту: купить пару коней. Собственные кони! Это счастье им все ночи во сне виделось… Сами себе хозяевами стали бы… В маленькой хатке вели суровый счёт каждой хлебной корке, каждой ложке похлебки. Вся жизнь была подчинена великой цели: собрать денег и купить лошадей. Одно дело – погоняла, нищий батрак, другое дело – хозяин пары коней, человек, имеющий твёрдый заработок. Даст бог, он, Петро Хоменко, выйдет в люди!

Надо сказать, что, будь Петро Хоменко хоть семи пядей во лбу, вовек бы ему не додуматься до такого – купить собственных лошадей. Это придумала Лушка.

А надобно знать, что за человек была Лукерья Даниловна!

Были у Лушки золотые руки, и никогда они не знали покоя: стирали и гладили чужое бельё, обмазывали глиной чужие хаты, в долгие зимние вечера и ночи быстро и проворно обдирали пух с гусиных перьев – готовили перины для чужих свадеб, нянчили чужих детей, месили чужое тесто, выпекали чужой хлеб. Каждая заработанная копейка исчезала в узелке, с каждым гривенником росла надежда…

Может быть, эти мечты и сбылись бы. Кто знает? Да только случилось так, что однажды в морозный зимний день вернулась Лушка домой с реки, где полоскала бельё, вошла в хату – и вдруг повалилась на глиняный пол. Огромный узел с бельём плюхнулся рядом… Маленький Юрко бросился было помочь матери, да не осилил – всего три годочка было тогда хлопчику… Петро вернулся со станции только поздно вечером. Глянул он на жену и понял, что приключился у неё «большой жар». Бросился к фельдшеру.

Заветный узелок таял, как снег на солнышке: фельдшер да аптекарь что ни день тянули из него кто что мог. Когда в дом Петра Хоменко пришел поп проводить Лушу в последний путь, ему уж и заплатить нечем было.

Оставшись вдовцом с малым дитёнком, да ещё хворым к тому же, Петро совсем растерялся: ему казалось, что несчастье прочно поселилось в его глиняной хатке, что оно всё ещё рыщет среди пустых стен и подстерегает его и сына. Его-то ещё ладно бы, но Юрка!..

И Петро принялся гнать несчастье из хаты. Он решил заменить своему сыну мать. Вскоре погоняла, знавший в жизни только лошадей, научился хозяйничать по дому: варил вкусный борщ, умел как-то по-особому поджарить лучок и заправить похлебку, да так, что запах от неё был слышен на улице, наловчился тонко раскатывать тесто и лепить такие вареники, каким позавидовала бы любая хозяйка; при одном взгляде на селёдку, которую он разделывал, у людей слюнки текли.

Всё это очень пригодилось позже, в колхозе, куда Петро Хоменко вступил одним из первых. Бывало, выходит в степь бригада, а в ней одни мужики. Известно, на посевной или во время уборки не побежишь домой обедать. Тогда Петро Хоменко показывал своё искусство: за каких-нибудь полчаса у него кипел суп, и аромат от него разносился по степи.

Колхоз взялся поставить Юрка на ноги. Дважды посылали его в Одессу, на лиманы: лечили грязью. Когда Юрко во второй раз вернулся домой, отец не сразу признал его – такой крепкий, широкоплечий хлопец стоял перед ним.

По вечерам, возвращаясь с работы и наблюдая, как Юрко готовит уроки, Петро Хоменко не раз вспоминал свою жену, так рано покинувшую их. «Эх, господи, совсем по-другому жила бы теперь Луша! Совсем по-другому!»

Юрко учился в агрошколе и частенько по воскресеньям заглядывал домой, к отцу. Они держались не как отец и сын, а как близкие товарищи, как взрослые люди, хорошо знающие и любящие друг друга.

– Никак я тебя не пойму, тато! Что ты живешь один? – сказал как-то Юрко. – Так не годится. Чтобы в следующий мой приезд в доме была хозяйка, слышишь?

Петро долго глядел на сына, качал головой и грустно усмехался.