Хаим Зильберман - ВОССТАНИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

– Ты уж не осрами меня перед престолом божьим. А я как-нибудь помолюсь за твою душу.

Не знаю, молился ли он за мою душу, но однажды ночью меня стащили с нар и повели в канцелярию. Офицер-эсэсовец уставился на меня колючим взглядом, почему-то нетерпеливо фыркнул и отвернулся. Через час у меня были сняты отпечатки всех десяти пальцев, что само по себе, в условиях Освенцима, являлось привилегией – ведь этим актом меня вводили в список живых. Ещё через час мне на руки надели наручники, набросили на голову какой-то мешок и повели… А спустя несколько часов я сидел в пассажирском вагоне и поезд мчал меня в неизвестность.

Куда? Зачем? Этого я не знал. Была ли ночь за окном или ярко светило солнце – и это было от меня скрыто. Ехали мы долго, несколько суток. Приставленный ко мне эсэсовец приносил пищу, стаскивал с моей головы мешок, снимал наручники. Возвращалось зрение, легче становилось дышать. После еды я снова становился слепым, неподвижным. Но я был жив. По-видимому, я кому-то понадобился. Несколько раз наш вагон отцепляли. Казалось, вот и конец пути. Потом вагон прицепляли к другому составу, и поезд снова куда-то мчался.

Жизнь научила меня быть спокойным. В молодости я о чём-то мечтал, чего-то добивался, к чему-то стремился – одним словом, я не знал покоя. Но постепенно я убеждался, что все мои мечты ничего не стоят: ведь у меня не было ни средств, ни протекции влиятельного пана. В конце концов, все мои дерзания, все начинания ни к чему не привели. На что я мог надеяться? Пойти в подмастерья к какому-нибудь кустарю-гравёру, чтобы нянчить его детей? С годами я остыл, ушел в себя и не ждал уже от жизни никаких благ, никаких подарков. Умные, влиятельные паны объяснили мне, что моё место в Чермине, а моих способностей достанет лишь на то, чтобы работать долотом и выбивать на каменных памятниках львов да шестиконечные звёзды (На еврейских кладбищенских памятниках над текстом, как правило, выбивали двух львов, опирающихся передними лапами на шестиконечную звезду). Мне ли соваться в избранное общество мастеров и ценителей изящного искусства, где в каждом кресле сидит зять высокородного магната или какой-нибудь ловкий краснобай с дежурной улыбкой!

Всё это я говорю вам для того, чтобы вы поняли: путешествие в неизвестность не испугало меня. Если хотите знать, мне было совершенно безразлично, куда и зачем меня везут; где бы я ни оказался, пусть даже в самом аду, – всё равно хуже, чем в Освенциме, не будет!

Наконец поезд остановился. На этот раз мы, видимо, приехали. Ещё задолго до остановки мой эсэсовец стал собирать вещи, разбросанные по купе, чаще открывать дверь. Он всё облазил: искал что-то на полках под самым потолком, заглядывал в каждый угол: видно, проверял, не совершил ли я со связанными руками и с закрытым лицом какой-нибудь пакости, не написал ли на стенке чего-нибудь крамольного против фюрера, не бросил ли под скамейку какое-нибудь оружие или, сохрани господи, бомбу. Убедившись, что купе чисто, он ещё раз поправил мешок на моей голове, проверил наручники и вытолкнул меня за дверь.

Через несколько минут я сидел в закрытой машине, которая мчалась к последней остановке – к месту назначения.

…Меня вели по длинным и пустым коридорам. Шаги отдавались в них гулким эхом, которое разбивало каждый звук на мелкие осколки и уносило их куда-то далеко-далеко. Потом мы спускались по каменным лестницам, холодным и скользким, и опять шагали по коридорам. Затем шли вниз по железным лестницам и снова по коридорам. Всё ниже и ниже… Наконец я оказался в какой-то каморке без окна, эдаком каменном мешке. Это я уже увидел своими глазами: тут с меня сняли мешок и наручники.

Меня повели в баню. После мытья я получил комплект нового белья, обувь и верхнее платье. Экипировка была полной, причём на каждом предмете, включая носки и нижнюю рубаху, было отпечатано большими чёрными цифрами 1269. Это был мой номер. Он заменил мне имя, фамилию, национальность и всё то, что бесплатно предоставляется человеку в цивилизованном обществе.

Об эгоизме принято говорить с негодованием. Мы ненавидим эгоистов, презираем их, от души желаем: «Чтоб вам сломать себе шею на ровном месте посреди бела дня!» И в самом деле, всё зло на нашей земле порождено эгоизмом. Но думали ли вы над тем, что в каждом живом существе таится эгоист? Большой или маленький – об этом мы сейчас не говорим. Вы мне поверите, когда я вернулся из бани в свою каморку и нашел там на тумбочке железную миску с супом и кусок хлеба шоколадного цвета, когда я, словно голодный пёс, вылакал всё содержимое миски, досуха вылизал её и затем улёгся на койку, в эту минуту я был вполне законченным эгоистом, чёрт меня побери, если я лгу! Я забыл, что где-то там, наверху, бушует жесточайшая война – был конец 1941 года, – что на земле существует Освенцим, что в эту самую минуту гибнут ни в чём не повинные люди. Я забыл обо всём на свете. Я даже забыл, где я, – вернее, мне не хотелось думать о том, куда я попал и что мне предстоит здесь делать.