Хаим Зильберман - ВОССТАНИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ

Я женился, пошли дети. С годами достаток моей семьи стал увеличиваться, пока наконец во дворе у меня не появились две дойные козы. Да оно, если хотите, и закономерно: даже камень, лежа на месте, обрастает мхом.

Казалось бы, чего ещё надо? Крыша над головой, семейные заботы, стаканчик козьего парного молока по вечерам… Благополучие! Увы, это благополучие пригибало меня к земле. Я чувствовал себя стреноженным, связанным по рукам и ногам. Иной раз хватался за голову и спрашивал себя: «И это всё?.. Неужели ты родился па свет лишь для того, чтобы выбить на камнях несколько десятков имен покойников и выпить столько-то стаканов козьего молока?.. Разве ради этого ты с детства возился с резцами, изучал всякий предмет, попадавший в твои руки? И неужели ради этого ты почти ребенком ушел из дома, стремясь познать мир таким, каков он есть? Куда же делись твои мечты?..»

Мечты! Они снова завладели мною. Порой я грезил о том, что создам изумительные произведения, которые заставят людей плакать от восторга.

В окружавшем меня мире не было человека, перед которым хотелось бы преклониться. А его-то мне и недоставало. Однажды взбрела мне в голову мысль нанести на металл образ человека, которого я никогда не видел, но один взгляд которого должен зажечь сердца людей, заставить их оглянуться и увидеть всю мерзость, которая скопилась вокруг них в этом царстве цинизма и самодовольства, породившем пресловутую «абстракцию». Это, разумеется, была фантазия неудачника. И чем горше было у меня на сердце, тем отчётливее, казалось мне, выступали контуры будущего моего произведения.

Мечта эта росла во мне и с каждым днём всё больше тревожила и волновала. По ночам я ворочался на старой кушетке, доставшейся мне ещё от отца, и до боли царапал свой мозг, стараясь мысленно воспроизвести отдельные черты единственного в истории всех времён и народов, неповторимого образа, в котором сочетались бы мужество борца, обаяние ребенка, грубоватая приветливость простого человека, безграничная вера в людей и любовь к ним, отзывчивость, орлиная зоркость, немеркнущая мудрость… Я не знал такого человека. Это был плод моей фантазии.

Тем не менее, я был до такой степени одинок, что и эта явно обречённая мечта как бы разбудила меня от глубокого сна; неожиданно во мне проснулось, зачахшее было желание жить.

Однажды на рассвете я погнал на пастбище коз. Наступало летнее утро, мягкое, тёплое… С поля чуть заметно подувал ветерок, принося с собой аромат цветов. Пахло свежим сеном. У ног моих с весёлым писком проносились ласточки; только они осмеливались нарушать святую тишину утра. Я оглянулся – и внезапно замер от удивления. Оказывается, кроме моего низенького и душного домика, кроме нашей небольшой улочки с разбросанными по обе её стороны ветхими хибарами с дырявыми крышами и покосившимися заборами, кроме всего этого у господа бога был ещё целый мир, великий, неповторимый, загадочный, зовущий куда-то мир.

Впереди, насколько видел глаз, лежала широкая, убегавшая вдаль дорога. Над моей головой раскинуло бескрайний полог небо, неподалеку катила свои волны Висла, властная и капризная, вся как на ладони и всё же таинственная, наполняющая сердце теплом, верой в себя и беспредельной тоской.

С тех пор я каждый день с утренней зарей уходил к Висле, садился где-нибудь на берегу и в мыслях рисовал себе заветный образ. В нём должны были слиться радость наступающего дня, свежесть утреннего ветра, теплота восходящего солнца, песня пробуждающегося человека. Но каждый раз, когда я, сидя на берегу, размышлял об этом, сердце моё наполнялось тревогой: сумею ли? Хватит ли сил, смогу ли я отыскать тот верный ключ, который сделает моё произведение понятным людям, поможет рассказать им о величии и простоте задуманного образа?

По-видимому, я и впрямь опоздал родиться. В наш век безудержного движения нельзя так мучительно долго думать. События вокруг нас развивались с такой быстротой, что я и оглянуться не успел, как до Чермина дошли слухи о начале войны. И вот на переправе появились штурмовики со свастикой на рукавах. В Синджешуве, куда я повёз заказанный памятник, меня схватили на улице…

«Ад кан!» – говорят у нас. В переводе это значит: «До этого места!» Дальше следует остановка, потому что мы подошли к рубежу, разделившему мою жизнь, как и жизнь многих миллионов людей, на «до» и «после». Что было «до», я вкратце рассказал вам. Что случилось «после»?..

Итак, когда я отвозил заказанный памятник, меня схватили на улице. Думается, не стоит рассказывать о том, куда меня потащили, что со мной делали и как обращались. Было всё! Сарай, переполненный мужчинами, женщинами, стариками и детьми, вагон-теплушка, в который втиснули больше ста человек. Лагерь. Газовые камеры, печи… и – чудо! Представьте себе, что в Освенциме я встретился со старым знакомым: смотрителем одиннадцатого барака оказался монах из монастыря «Воля Юстовска». Надо же, чтобы у этого монаха была такая память! Он сразу узнал во мне того юнца, который некогда работал у них в мастерской и изображал на медной пластине божью матерь с её великим младенцем! Это он мне сам рассказал и добавил, что мою гравюру монахи даже не показали настоятелю, а просто продали. При этом он посмеивался, хлопал меня по плечу и просил о небольшом одолжении: