Василий Авенариус - Бироновщина

— Она вѣдь тоже изъ старой курляндской семьи фонъ-деръ-Тротта-фонъ-Трейденъ.

— И состоитъ при государынѣ первой статсъ-дамой, досказалъ Самсоновъ, — шагу отъ нея не отходить. Такъ-то вотъ подъ курляндскую дудку всѣ y насъ пляшутъ!

— И русская партія?

— Не то, чтобы охотно, а пляшетъ. Противоборствуетъ герцогу открыто, можно сказать, одинъ всего человѣкъ — первый кабинетъ-министръ, Волынскій, Артемій Петровичъ. Вотъ, гдѣ ума палата! На три аршина въ землю видитъ. Дай Богъ ему здоровья!

— Но я все же не понимаю, Гриша, что же можетъ подѣлать этотъ Волынскій, коли Бирону дана государыней такая власть?

— Много, вѣстимо, не подѣлаетъ; подъ мышку близко, да не укусишь. А все же государыня его весьма даже цѣнитъ. Прежде, бывало, она всякое утро въ 9 часовъ принимаетъ доклады всѣхъ кабинетъ-министровъ; а вотъ теперь, какъ здоровье ея пошатнулось, докладываетъ ей, почитай, одинъ Волынскій. И Биронъ его, слышь, побаивается. Кто кого сможетъ, тотъ того и сгложетъ.

— Это что-жъ такое? — насторожилась Лилли когда тутъ изъ-за оконъ донесся звукъ ружейнаго выстрѣла. — Какъ-будто стрѣляютъ?

— Да, это вѣрно сама императрица, — объяснилъ Самсоновъ. — У ея величества двѣ страсти: лошади да стрѣльба. Съ тѣхъ поръ же, что доктора запретили ей садиться на лошадь, y нея осталась одна лишь стрѣльба. Зато вѣдь и бьетъ она птицъ безъ промаха на лету, — не только изъ ружья, но и стрѣлой съ лука.

— Но ты, Гриша, такъ и не досказалъ мнѣ еще, изъ-за чего хлопочетъ ваша русская партія?

— А изъ-за того, что доктора не даютъ государынѣ долгаго вѣку. Буде Господу угодно будетъ призвать ее къ себѣ, кому воспріять послѣ нея царскій вѣнецъ: принцессѣ ли Аннѣ Леопольдовнѣ, или нашей цесаревнѣ Елисаветѣ Петровнѣ?

— Вотъ что! Но y которой-нибудь изъ нихъ, вѣрно, больше правъ?

— То-то вотъ, что разобраться въ правахъ ихъ больно мудрено. Цесаревна — дочь царя Петра, а принцесса — внучка его старшаго братца, царя Іоанна Алексѣевича {Для большей наглядности мы прилагаемъ здѣсь родословную Дома Романовыхъ отъ царя Алексёя Михайловича до середины XVIII вѣка.}. Но какъ сама-то нынѣшняя государыня — дочь того же царя Іоанна, и принцесса ей, стало быть, по плоти родной племянницей доводится, то, понятное дѣло, сердце ея клонитъ больше къ племянницѣ, какъ бы къ богоданной дочкѣ, хотя та по родителю своему и не русская царевна, а принцесса мекленбургская. Эхъ, Лизавета Романовна! кабы вамъ попасть въ фрейлины къ нашей цесаревнѣ…

— Нѣтъ, Гриша, покойная сестра моя была фрейлиной при принцессѣ…

— Да вѣдь вы сами-то душой больше русская, а въ лагерѣ вороговъ нашихъ, не дай Богъ, совсѣмъ еще онѣмечитесь!

— Принцесса вызвала меня къ себѣ въ память моей сестры, и я буду служить ей такъ же вѣрно, — рѣшительно заявила Лилли. — Довольно обо мнѣ! Поговоримъ теперь о тебѣ, Гриша. Отчего ты, скажи, y своихъ господъ не выкупишься на волю?

Наивный вопросъ вызвалъ y крѣпостного камердинера горькую усмѣшку.

— Да на какія деньги, помилуйте, мнѣ выкупиться? Будь я обученъ грамотѣ, цыфири, то этимъ хоть могъ бы еще выслужиться…

— Такъ обучись!

— Легко сказать, Лизавета Романовна. Кто меня въ науку возьметъ?

— Поговори съ своими господами. Поговоришь, да?

— Ужъ не знаю, право…

— Нѣтъ, пожалуйста, не отвертывайся! Скажи: «да».

— Извольте: «да».

— Ну, вотъ. Смотри же, не забудь своего обѣщанія!

Въ разгарѣ своей оживленной бесѣды друзья дѣтства такъ и не замѣтили, какъ гоффрейлина принцессы возвратилась въ пріемную. Только когда она подошла къ нимъ вплотную и заговорила, оба разомъ обернулись.

— Что это за человѣкъ, Лилли? — строго спросила Юліана по-нѣмецки.

Какъ облитая варомъ, дѣвочка вся раскраснѣлась и залепетала:

— Да это… это молочный братъ мой…

— Молочный братъ? — переспросила Юліана обмѣривая юношу въ ливреѣ недовѣрчивымъ взглядомъ. — Онъ много вѣдь тебя старше.

— Всего на три года.

— Такъ его мать не могла же быть твоей кормилицей?

— Кормила она собственно не меня, а Дези. Но такъ какъ Дези мнѣ родная сестра, то онъ и мнѣ тоже вродѣ молочнаго брата.

— Какой вздоръ! Съ той минуты, что ты попала сюда во дворецъ, этотъ человѣкъ для тебя уже не существуетъ; слышишь?

— Но онъ игралъ съ нами въ деревнѣ почти какъ братъ, научилъ меня ѣздить верхомъ… даже безъ сѣдла…

— Этого недоставало!

Фрейлина круто обернулась къ Самсонову и спросила по-русски, но съ сильнымъ нѣмецкимъ акцентомъ:

— Ты отъ кого присланъ?