Андре Моруа - История Франции

7. Католическая церковь тоже пережила свой кризис романтизма. В XVIII в. ее значение среди придворной и городской элиты ослабело под влиянием доводов и насмешек философов. Но в провинции она сохраняла свой престиж даже во время революции. Бонапарт и Шатобриан – политик и поэт – вернули моду на католицизм среди людей мыслящих. Затем Бональд и Местр, а также бесчинства Карла X вновь его скомпрометировали. Их агрессивный клерикализм пробудил всегда готовый возродиться антиклерикализм, который ярко проявился в разграблении архиепископства. Даже среди буржуазии, находящейся под влиянием христианства, но еще не забывшей своего вольтерьянства, выражалось желание видеть католицизм более либеральным. После 1830 г. священники и миряне – Ламенне, Лакордер, Монталамбер и Озанам пытались заставить Французскую церковь включиться в новый мир. Алексис де Токвиль надеялся примирить «дух свободы с религиозным духом». Тирада постаревшего Шатобриана, возвышенного католика и долгое время неверующего человека, о социализме будущего (в «Замогильных записках») схожа с идеями этого движения. Молодым людям, которых Ламенне принимал в своем поместье Ла-Шене, казалось естественным быть одновременно «кающимися католиками и закоренелыми либералами». Ламенне, осужденный папой, не мог оставаться в лоне Церкви. Трудно примирить принципы революции с доктринами Церкви. Еще долгое время вопрос образования оставался источником конфликтов между Церковью и государством. Реакционный дух конгрегации продолжит свою борьбу против общедоступного христианства из Ла-Шене. Но это движение имело длительные последствия, и социальный католицизм подготовил «христианскую демократию», влияние которой сегодня ощущается во Франции сильнее, чем когда-либо.

Абель Дамуре. Утро в парижском кафе. Литография из журнала «Illustration». 1846

8. К моменту крушения Июльской монархии исторический романтизм уже исчерпал себя. Сознание еще стремилось к уходу от действительности, но скорее в будущее, чем в прошлое. К этому будущему открываются два пути, которые, впрочем, объединяются и сливаются. Быстрое развитие экспериментальных наук, развитие промышленности возрождают веру в прогресс, в постоянно возрастающее движение человечества к счастью. Ренан пишет, но не публикует книгу «Будущее науки». В тот период в каждой коммуне Франции открывается кафе под названием «Прогресс». Романтизм народа сливается с романтизмом науки. Пресыщенные буржуазной жадностью благородные умы, такие как Жорж Санд, с беспокойством наблюдают за соседством несметных богатств и неизбывной нищеты и ожидают от рабочих создания новой Франции. Великие романтики, подобные Ламартину и Гюго, отойдя от своих изначальных консервативных взглядов, эволюционируют в сторону демократических партий. С этого момента Виктор Гюго, под влиянием своей любовницы Жюльетты Друэ, задумывает большой народный роман, который он напишет позже («Отверженные»). Ламартин собирается погрузиться в революцию. Это время великих систем и великих надежд: Фурье, Кабе, Сен-Симон, Прудон предлагают различные формы социализма и коммунизма. Сен-Симон, потомок знаменитого мемуариста, человек выдающегося ума, учитель Огюста Конта и Огюстена Тьерри, обосновал промышленную теорию, которая предполагала, что социальные институции должны иметь своей целью улучшение жизни беднейшего класса и что реформу государства следует поручить промышленникам, потому что у них есть опыт ведения крупных дел. Сен-Симон верит в свободную торговлю, в счастье через развитие технологий и путей сообщения. Вторая империя будет исповедовать эту доктрину. Сен-симоновским промышленникам, как и писателям-романтикам, будущая революция видится лирическим излиянием. «Что создаем мы, господа, что создает наша страна, если не самую возвышенную из поэм?» – спросит Ламартин у студентов на следующий день после февральских событий.

Гонки на велосипедах в Люксембургском саду. Гравюра начала XIX в.

9. На что молодой человек с ружьем в руках ответит: «Хватит болтать!» Писатели, так долго рассуждавшие о народе, знали народ довольно плохо. Под влиянием Французской революции он сильно изменился. Народ сохранил память о двадцати пяти годах, на протяжении которых он то в образе восставшего парижанина, то в образе солдата императора изменял мир. В 1789 г. народ состоял из ремесленников и крестьян, заводских рабочих было немного. Между 1815 и 1848 г. промышленная революция создала пролетариат. Количество паровых машин возросло с 20 единиц до 5 тыс. Рабочее население Франции перевалило за 6 млн. Средняя зарплата была ничтожно малой (1,75 франка за рабочий день продолжительностью в 13 часов). Рабочие не имели права на забастовку. Они ютились в лачугах. «Золотая середина» была золотой только для буржуазии; пролетарии умирали с голоду. Таким образом, пролетариат оказался одновременно и более несчастным, и более сконцентрированным, и гораздо лучше осознающим свою силу, чем в 1789 г. Такие условия способствуют брожению умов. В глазах народа политическая революция становилась просто средством борьбы; пролетариат стремился к социальной революции, которая обеспечит наконец его права: право на труд, право на хлеб, право на защиту его интересов. В 1830 г. он вновь умирал за свободу, но его вновь одурачили, и он искал для борьбы другое знамя. Его советники – Барбес, богатый буржуа-коммунист, и Огюст Бланки, по прозвищу Заключенный, не были такими покладистыми гениями, как Гюго и Ламартин, они проводили свою жизнь в заговорах, в тюрьмах, оба были приговорены к смертной казни, но затем помилованы. Они требовали не парламентской республики, а переворота и диктатуры пролетариата.