Андре Моруа - История Франции

11. Однако в тот период Европа хотела видеть во Франции устойчивое и осторожное правительство. Германия и Италия стремились к единству, а Австрия, основное препятствие на пути к этому объединению, казалась либералам главной притесняющей силой Европы. Итальянские революционеры обратились к Франции. Гизо и король отказывались вступать в войну с Австрией. У них были на то основания, но, едко атакованные оппозицией, они использовали для своей защиты неудачные средства. Коррупция продолжала расти. Министр общественных работ, при посредничестве бывшего военного министра, продал за 100 тыс. франков концессию на соляную шахту. Актрисы выпрашивали у депутатов привилегии, а мелкие газетенки распространяли скандальные анекдоты. У Бальзака мы находим массу таких подробностей, и все они достоверны. Многим французам все это внушало чувство отвращения и грусти. Оппозиция проникла в те круги, которые до тех пор казались в основном консервативными. Среди католиков, таких яростных легитимистов во времена Карла X, набирала силы Либеральная партия, руководители которой – Ламенне, Монталамбер и Лакордер – хотели сблизить духовенство с народом и «отделить трон от алтаря». А между тем высшее духовенство, борясь против Университета, возрождало антиклерикализм. Епископы упрекали Университет в воспитании атеистов; Мишле и Эдгар Кине в своих лекциях осуждали иезуитов и инквизицию. Опасность этих разногласий заключалась в том, что часть буржуазии давала своим детям образование в Университете, тогда как другая часть – в религиозных учреждениях, что изначально разделяло молодых французов. В результате повсюду царила досада и стремление к переменам.

Оноре Домье. Гаргантюа. Карикатура на Луи-Филиппа. 1840-е

12. В 1794 г., во время Термидора, страна, уставшая от насилия революции, мечтала о Реставрации. В 1845 г. страна, уставшая от материалистической коррупции, вспоминала только об идеализме революционеров. Тьер и Минье начали их историческую реабилитацию, «История жирондистов» Ламартина ее завершила. В начале карьеры Ламартина трудно было себе представить менее «передового» писателя, чем этот дворянин-виноградарь, секретарь посольства и династический поэт. Но смесь честолюбия и энтузиазма полностью его изменила. «Можно предположить, – писал он, – что бурный поток террора приставит меня к разбитому кормилу». Ламартин предчувствовал, что назревает революция, и ожидал ее с веселым беспокойством. В 1846 г. Луи-Филипп, добиваясь нового объединения французских и испанских домов через заключение княжеских браков, охладел к Англии и нарушил договор о «сердечном согласии». Пальмерстону, проводившему в Европе радикальную политику, не нравилось натыкаться на своем пути на консерватизм Гизо. Итак, оппозиция Англии французскому режиму казалась тогда неизбежной. Для Пальмерстона не составляло труда восстановить либералов и даже Тьера против правительства, играя на симпатиях французов к европейской революции. Обоснованный договор с Австрией задевал исконные интересы страны. «В тот день, когда король подписал согласие на испанский брак, – говорил Ламартин, – он подписал в моем представлении почти неизбежное отречение своей династии в будущем… Король – сумасшедший, господин Гизо – надутое тщеславие, а господин Тьер – флюгер. Общественное мнение – это продажная девка, а народ – Жеронт. Но для многих комедия вскоре обернется трагедией…» Ламартин не боялся трагедии, при условии, что он не станет ее главным действующим лицом. Его книга о жирондистах заканчивалась восхвалением террора. Конечно, были невинные жертвы, но «на их крови взошли вечные истины».

13. «История жирондистов» имела необычайный успех. Ее революционный романтизм служил утешением на фоне прозаичных низостей режима Луи-Филиппа. Наступила эпоха реформистских банкетов, на которых ораторы требовали во время десерта всеобщего избирательного права. Кобден, недавно приезжавший в Париж, объяснил французам технологию организации волнений с требованиями реформы, которые в 1832 г. привели в Англии к успеху. Во всем королевстве множились банкеты и речи. В Маконе Ламартин произнес: «Будьте уверены, эта королевская власть падет, и не в крови, а угодит в свою собственную западню. И после революции свободы и контрреволюций славы вас ждет революция общественного сознания и революция презрения». Сам Тьер из ненависти к Гизо начинал склоняться в сторону левых и желал катастрофы, хотя прекрасно осознавал ее опасности: «Меня могло бы порадовать только постоянное ослабление этого контрреволюционного министерства. Оно подобно кораблю с пробоиной, который у нас на глазах с каждой минутой все глубже и глубже погружается в пучину». При подлинно конституционной монархии опасность была бы невелика: королю стоило лишь сменить кабинет министров да провести избирательную реформу. Но Луи-Филипп правил единолично и лично выступил с нападками на оппозицию. Чтобы избежать революции, монархическая оппозиция высказывалась за реформу. Республиканская и социалистическая оппозиции, наоборот, надеялись, что волнения, связанные с требованием реформы, приведут к революции. В феврале Гизо запретил очередной реформистский банкет в Париже. Ламартин решил на него пойти, несмотря на запрет: «Даже если бы опустела площадь Согласия и все депутаты должны были бы отказаться от своих обязанностей, я пошел бы на банкет один, в сопровождении лишь своей собственной тени». Тень ничего не меняла; да и как он мог от нее отказаться? Но это была тень поэта, а в тот период французы изголодались как раз по поэзии. Другие депутаты не явились. Студенты и рабочие заняли площадь и сожгли стулья в Тюильри (21 февраля 1848 г.). 22 февраля по улицам шли толпы с криками: «Долой Гизо! Да здравствует реформа!» Ночью в рабочих кварталах возникло несколько баррикад. Национальная гвардия, посланная на усмирение волнений, также кричала: «Да здравствует реформа!» Подобное охлаждение со стороны буржуазии имело серьезные последствия для буржуазного правительства.