Андре Моруа - История Франции

7. Революция и империя – это две стороны одного и того же процесса: конца старого режима. Диктатура Бонапарта явилась неизбежным следствием правительственной анархии после Термидорианского переворота. Известный историк Гульельмо Ферреро считает, что Франция и мир оказались бы куда более счастливыми, если бы соблюдалась легитимность и если бы переходом от феодализма к демократии, от привилегий к равенству в правах руководила сама монархия (как это случилось в Англии). «В самом деле, – говорит он, – революционное насилие вызвало во всей Европе страшную панику и двадцать пять лет постоянных войн. Призыв на военную службу, нечто новое для того времени, послужил началом „тотальной войны“, катастрофические последствия которой мы наблюдаем и по сей день». XVIII в. старался установить права человека и законодательство для народов. В начале XX в. мы наблюдаем пренебрежение к правам человека и к любому международному закону. Прекрасные основополагающие начала – Свобода, Равенство, Братство – вылились, по мнению Ферреро, в современный тоталитаризм, то есть в регресс человечества. В 1815 г. Талейрану и Людовику XVIII хватило мудрости осознать, что в стране не может существовать равновесие, пока она не придет к согласованию социальных завоеваний революции с основополагающим началом легитимности. Является ли этим началом монархия? Или новый бонапартизм? Или мажоритарная республика? Вся история Франции XIX в. окажется историей трех партий в поисках легитимности.

8. Революция и империя явились совокупностью самых драматических событий истории. Французы сохранили от той поры любовь к славе и чувство величия. Другие народы привыкли следить за событиями во Франции, как некогда античный мир интересовался событиями, происходящими в Греции. В те времена у французов зародилась прочная симпатия к императору. Наполеону это было хорошо известно. «В конечном счете, – писал он на острове Святой Елены, – французскому историку все же придется затронуть тему империи. И если у него есть сердце, он будет вынужден воздать мне должное, и сделать это будет несложно, ибо факты красноречивы и лучезарны, как солнце. Я укротил водоворот анархии и упорядочил хаос… Я пробудил соперничество, вознаградил все заслуги и раздвинул границы славы! Все это чего-то стоит!» Это сбивчивое признание, это сочетание революционных и имперских воспоминаний, это стремление сохранить одновременно гражданские права и национальное достоинство объясняют рождение того союза бонапартистов и республиканцев против Бурбонов, который возник в 1815 г., и все последующие события Второй империи.

1. Поражение императора вызвало возникновение второй Реставрации. Временное правительство, сформированное в Париже неизменным Фуше, столь постоянным среди всеобщего непостоянства, призвало Людовика XVIII. Сенаторы и генералы империи, богатые революционеры – все были готовы в очередной раз кричать «Да здравствует король!», лишь бы монархия сохранила занимаемые ими позиции. Для них важен был не режим, а доставшиеся места. Вначале Людовик XVIII согласился на все, кроме трехцветной кокарды. Талейрану, против которого не возражали Англия и Австрия и который неплохо потрудился на пользу Франции на Венском конгрессе, поручили создать кабинет министров. Шатобриана возмущало, что король опирается на «Порок и Преступление», то есть на Талейрана и Фуше, но Людовик уже познал горечь изгнания и ни за что не хотел «вновь отправиться в странствия». Впрочем, если забыть его возраст и немощи, он был неплохим правителем. О нем говорили: «В короле есть что-то от старой бабы и от каплуна, от сына Франции и от человека коллегиального». И то и другое было правдой. Людовик XVIII, сын Франции, верил в свои права. Но он желал спокойного правления, любил мирную жизнь, классические цитаты, непристойные анекдоты и понимал, что может сохранить престол, только соглашаясь с настроениями подданных. Абсолютная монархия казалась ему желательной, но невозможной. Отсюда его твердое намерение соблюдать Хартию. С 13 июля начинается созыв избирателей, чей возраст понижен с тридцати лет до двадцати одного года. Цензура отменена. Кабинет министров хотел выглядеть либеральным. Но мог ли он быть таковым?