Андре Моруа - История Франции

2. Разбогатевших крестьян и «обеспеченных якобинцев» объединяла заинтересованность в том, чтобы нынешнее правительство сохранило достигнутое ими положение. Они ратовали за прекращение революции, но при этом не желали терять преимущества, полученные в результате революции. Они не соглашались ни на изъятия, ни на репрессии. Разумеется, с их надеждами не совпадали ожидания бывших монархистов, разорившейся знати и золотой молодежи, носившей на шее красную ленточку а-ля жертва. Роялисты надеялись и ожидали возвращения старого режима, наказания террористов, реституции конфискованного имущества. Мюскадены пытались настроить парижан против Конвента. Они показывали им белый хлеб со словами: «Его у вас нет, это хлеб депутатов!» Они хотели бы заставить их кричать: «Хлеба или короля!» Но рабочие Парижа не проявляли бурного желания иметь короля. В провинции такие кампании имели больший успех. Вооруженные партизаны, «Соратники Иегу», «Собратья солнца» установили на юге и в Лионе белый террор. Тюрьмы заполнились республиканцами, потом их захватили контрреспубликанцы и перебили заключенных с той же жестокостью, что и во времена сентябрьской резни. Подстрекательство звучало свирепо: «Если у вас нет оружия, если у вас нет ружей, выкопайте кости своих отцов и деритесь ими для уничтожения этих бандитов!» Но пролитая кровь не служила делу короля в изгнании. Франция понимала, что «принцы Бурбоны скорее готовы создать государственную инквизицию, чем даровать Нантский гражданский эдикт» (А. Сорель). Преследования и ссылки – плохие советчики. Среди эмигрантов жажда репрессий брала верх над любовью к родине. Среди правых экзальтированные и жестокие глупцы поговаривали о казни 800 тыс. французов. Новый король, Людовик XVIII (Людовик XVII умер в Тампле), заявил в Вероне, что монархия вновь станет абсолютной, что свободы будут уничтожены, а революционеры подвергнутся чистке. Если бы не глупость роялистов, Реставрация, возможно, и состоялась бы. Но их бескомпромиссность придала смелости лягушкам бывшего «болота». Им предстояло выстоять или погибнуть.

3. Парижане не возражали бы против введения мертворожденной конституции 1793 г., но Тальен, Баррас и термидорианцы поставили на голосование конституцию III года, которая в большей мере служила их интересам, ибо, не будучи демократической, она была республиканской. Как и в быту, когда при тяжелой болезни семьи обращаются к мнению знаменитого консультанта, решили посоветоваться с Сьейесом, экспертом и специалистом по написанию конституций, но так как тот высказался неопределенно и загадочно, то Комиссия одиннадцати создала оригинальный и странный проект без его участия. Исполнительным органом становилась Директория из пяти человек, избранных палатами и обновляемая по принципу один директор в год. Совет пятисот и Совет старейшин должны были воплощать «Воображение и Разум», режим предполагался цензовый, то есть чтобы стать избирателем, необходимо было обладать собственностью. Это благоприятствовало крестьянам в ущерб рабочим. Не существовало никакого механизма для разрешения конфликтов между исполнительной и законодательной властью. А вот для придания большего престижа директоров украсили перьями и вышивкой. Им требовалось оказывать наивысшее уважение. Выставленная на плебисцит конституция III года, «эта дева одиннадцати отцов», была одобрена. Однако добавленная статья, в силу которой две трети нового собрания должны были избираться среди членов Конвента, получила только незначительное большинство при миллионах воздержавшихся. Тем самым это дополнение позволяло богатым якобинцам избираться, но они понимали, что всеобщее избирательное право лишило бы их участия. С одной стороны, Франция осуждала происходящее, но вместе с тем на все закрывала глаза. Страна была измучена и, главное, утомлена. «Народ казался истощенным, словно буйно помешанный, доведенный до изнеможения кровопусканиями, ваннами и диетой», – заметил Малле дю Пан.

4. Очевидное неприятие страной статьи о двух третях оживило роялистские надежды, и золотая молодежь Парижа организовала манифестации против Конвента. Тот, ощущая угрозу, доверил свою защиту Баррасу, который с начала Термидора слыл героем войны и носил на боку большую саблю. Баррас рассудил, что лучшими защитниками против белых террористов окажутся бывшие красные террористы, опасавшиеся за свою жизнь. Он выпустил из тюрем тысячи республиканцев и роздал им оружие. Роялисты с презрением говорили об этом чертовом батальоне «любителей гильотины», но тем не менее защита революции была организована. Баррас решил поручить командование якобинским офицерам. Среди прочих он призвал Бонапарта, генерала корсиканской бригады, который отличился как артиллерист при осаде Тулона, скомпрометировал себя защитой Робеспьера, а теперь собирался отправиться в Турцию с военной миссией. Последующая слава Бонапарта привела к тому, что его роль в событиях вандемьера была переоценена. Орудия, которые он прислал вместе с Мюратом, не сыграли решающей роли в победе Конвента, но энергия молодого корсиканца была отмечена. Он удостоился именной похвалы с трибуны Конвента, был назначен помощником командующего Внутренней армией и вошел в число друзей Барраса, в доме которого встретил одну из его бывших любовниц, Жозефину Богарне, прелестную и смелую креолку с Мартиники, на которой вскоре и женился. День 13 вандемьера обеспечил спасение цареубийц, но деятельность Конвента подходила к концу. Американец Моррис, в последний раз посетив их вялое собрание, сказал: «Я продолжаю думать, что они подпадут под власть единоличного деспота». 4 брюмера IV года (26 октября 1795 г.) Конвент объявил о закрытии заседаний и под крики «Да здравствует республика!» самораспустился.