Сергей Бычков - Одна строчка в летописи

Приехали, значит, в Сарай их поганый, а там, к моему удивлению, оказалась русская слобода: постоялые дворы, храм со службами, склады купцов. Разместились мы и тут- то мой батюшка закуралесил. Ещё моя покойная матушка говаривала:

— Нашему батюшке только губы мёдом помажешь — три дня будет бражничать.

Три дня? Если бы! Батюшка разгулялся не на шутку. И про воск забыл, и про меня. Две недели с дьяком Фёдором от браги не просыхали. Прямо с самого утра уходили в корчму ихнюю. Пьют, едят — и всё с ордынскими рожами!

Наконец, слёг батюшка. Завсегда у него так было: попьёт вволю, а потом день-другой квасом да рассолом отваживается. Дьяк Фёдор приходил опохмелять отца, да, видимо, не в коня корм, блевал батенька от браги, а встать с лавки и вовсе не мог. На третий день, слышу, зовёт он меня:

— Захар, подойди.

— Что, батюшка, ещё рассола? — спросил я, подошедши.

— Нет, сынок. Присядь подле меня и слушай со всем вниманьем.

Тут батюшка закашлял и в груди у него, горемычного, всё забулькало, словно в роднике.

— Не от браги болезнь моя приключилася, — начал он, — в груди стряхнулось что-то. Видимо, помру я здесь в земле поганой, не увидев родную сторону.

5

— Что ты, батюшка, — испугался я, — бог с тобой, что ты такое говоришь?

Тут дед Захарий сделал паузу.

— А где ковш-то, — поискав глазами, спросил он Ефросинью, — поминуть бы батюшку надобно.

Ефросинья, зная что Захар не отстанет, покачала недовольно головой и подала ему ковш с брагой.

— Царство ему небесное, — проговорил Захарий и выпил. Похрустев поданым огурцом, он прокашлялся и продолжил свой рассказ.

— Ты думаешь, я — простой купец? — спросил меня отец. Ты думаешь, воск привёл меня в Сарай Берке? Нет, сын мой! Соглядатай я князя нашего Дмитрия Ивановича и послан сюда быть его глазами и ушами.

Услышав это, внуки Захария восхищённо загалдели, будто первый раз слушали деда.

— В уме ли мой батюшка? — подумалось мне. Наверное, брага совсем его разум помутила. Соглядатаем себя назвал, виданное ли дело. Когда я поменьше был, так старец Макарий, известный всей слободе сказальщик историй, рассказывал нам пацанам, что соглядатаи — люди осыбые и хитрые, спасу нет. Всё, что им князь не прикажет — выведают. А драться умеют — семеро на дороге соглядатаю не становись: в капусту порубит.

А батюшка мой? На коня без моей помощи усесться уже не мог. А про меч я и не говорю: отродясь меча-то я в его руках не видывал. Как же он собирался семерых в капусту рубить?

— Ты лежи, батюшка, — говорю я ему, — вот дьяк Фёдор придёт, вы опохмелитесь, и бог даст тебе здоровья к утру.

Батюшка понял, что я в неверии, усмехнулся и говорит:

— В Москву, сынок, собирайся. Пришла беда великая: Мамай Русь разорить решил. Сведения верные, недаром мы с дьяком Фёдором знатного татарина Махмуда всё это время поили. Тесть его при Мамае состоит и поведал своему зятю тайну жуткую, а он нам по пьянке и открылся.

Сейчас Фёдор должен прийти. Он наш человек, его не бойся. Он и поведает тебе, как до Москвы добраться и кому слово молвить.

— Как же я тебя здесь оставлю, — насмелился я возрозить ему, — что мне матушка скажет?

А он говорит:

6

— Молчи, не обо мне речь, все мы в руках божьих. О Руси перво-наперво думать надобно.

Тут и дьяк Фёдор заявился.

— Мир дому сему, — проговорил он, входя в горницу. — Что, Петрович, не полегчало?

— Нет, — поднимая голову с лавки ответил ему отец. — Я думаю уже и не полегчает.

— Толковал с Захарием?

— Поведал главное, — закашлявшись прохрипел батюшка.

Стою я перед дьяконом, а сам поверить всему не могу. А он смотрит на меня пристально, аж муражки по телу побежали.

— Разумеешь ли, Захарий, на что идешь?

Кивнул я ему, разумею мол, а он и говорит мне:

— Не мёд, сын мой, тягло соглядатское, тяжела и опасна ноша быть глазами и ушами князя московского. Троих надёжных людей за два дня в Москву отправил — не прошли. Хитры ордынцы — внезапностью хотят князя взять, вот и заворачивают всех в Сарай — берегутся, проклятые. Но татар пройти — это ещё полдела, главное — до Москвы добраться. А дорога-то до Москвы длинная, лихих людишек на ней — словно лешаков в тёмном лесу: и убить могут, и в рабство продать.

Вспомнил я рассказ старца Макария о смелых соглядатаях и решился:

— Пройду! — говорю. — Умру, но пройду!

— Умереть-то не мудрено, — поучает меня дьякон, — дойти надобно.

Даже если придётся ползти из последних сил. Не рубить с плеча, коль попал в беду ненароком, а думать. Будешь думать — так тебе и ангелы в помощь. Ну, да ладно, как говорится: бог не выдаст, свинья не сьест. Перекрестил он меня и добавил: