Сергей Бычков - Одна строчка в летописи

— А саблю-то зачем с собой тащишь? Повесь на стену.

— Дак, внучки пусть посмотрят, — ответил Захарий и вышел.

Ефросинья заулыбалась. Она знала, что Захарий под старость стал любить похвастать, и, наверняка, сейчас он обойдёт всю слободу и всем встречным будет хвалиться подарком самого князя Василия.

Ефросинья не любила этого, но сейчас подумала:

— Пусть похвалится сокол мой ясный, чай заслужил.

Через несколько дней в избу постучался молодой монах. Вошедши в избу, он поклонился и замер, удивлённый воинсвенным видом Захария, прогуливающегося по избе с саблей на поясе.

— Мир дому вашему, — наконец выговорил он.

— Мир и тебе, добрый человек, — ответила Ефросинья.

Монах замялся, а потом, поклонившись ещё раз, промолвил:

— Захарий Иванович, князь Василий Дмитреевич отдал волю свою занести в летопись всё, что вы знаете про его батюшку Великого князя Донского и про Мамая-разбойника. С тем и пожаловал я по велению митрополита Московского.

— Кличут-то тебя как? — явно польщённый выпавшей честью, спросил Захарий.

— Никита.

— Присаживайся, Никита, за стол, сейчас моя хозяйка, Ефросинья Алексеевна, квасом с редькой тебя угостит, а потом и толковать будем.

14

Как Никита не отказывался, Захарий настоял на своём и, пока Никита ел, он выпроводил любопытных правнуков во двор.

Поблагодарив Ефросинью за хлеб и соль, Никита открыл свою сумму и достал оттуда дощечки, покрытые воском, и острые палочки.

— Записывать буду, — пояснил он, — а потом мужи учёные выберут из моих записей то, то что сочтут нужным.

Разговор явно не клеился. Всегда охочий порассказывать за жизнь Захарий сегодня словно язык проглотил. Он как будто стеснялся.

— Что ты, батюшка, мычишь, да не телишься, — укорила его Ефросинья.

— Дак дело-то сурьёзное, тут думать надобно, что сказать, — ответил Захарий.

Никита, увидев его затруднение, решил как-то помочь.

— Захарий Иванович, а Пересвета вам доводилось видеть?

— Пересвета? — тут же загорелся Захарий, — да кто же его, богатыря русского, не знал в то время? Чистый Илья Муромец! Царство ему небесное. Знамо дело, встречал. Он из бояр был, из Брянских, воевода. Страсть был умён в расставлении полков. Где Пересвет полки поставил, там всегда супротивника били. Любил его наш Дмитрий Иванович, а Пересвет ему верным слугой был.

— Вот как? — удивился Никита. — А в летописи я этого не видывал, по летописям-то он инок, при Троицком монастыре состоял. Как же так, Захарий Иванович, воевода — и вдруг в монастырь подался?

Помолчав ещё немного, как бы собираясь духом, Захарий начал свой рассказ:

— Беда с ним приключилась. Года за три до Куликовой битвы пришёл на земли нижегородские татарский царевич Арапша. Дмитрий Иванович уже тогда силу свою знал и воспротивелся Орде чумазой. Послал он в помощь Нижнему Новгороду полки свои московские, а Пересвета воеводой назначил. Невелик был Арапша силой и усмирить его князь хотел, да только позор полки русские для себя нажили. Он, Арапша, сказывали, зело мал ростом был, но воин матёрый. Схоронился он в лесах мордовских, словно в степь ушёл., а сам соколов наших стерёг.

Поискали Арапшу полки Пересвета — не видно нигде поганого. Послали дозоры далёкие войско стеречь, а сами бражничать принялись на берегу реки Пьяне. Поостерёг Пересвет князя (командовал Иван Дмитревиеч Нижегородский), но не послушал тот.

15

Молод был, яки трава муравая через неделю, как снег истает. Доспехи сняли и мёд хмельной по кругу пустили. Арапша же тем временем сбил дозоры без крика и шума, а потом уж над пьяным-то войском русским покуражился. Налетел, словно смерч, и погубил всех соколов пьяных, а кого и в полон взял. Дорога была открыта ему, пошёл он смело города русские жечь…

Спустя какое-то время послал князь Дмитрий Иванович посольство в Орду повыкупить душ христианских из их полона и привезли ему Пересвета. Он цел оказался, а князь Иван Дмитриевич погиб на Пьяне реке. Упал Пересвет в ноги князя и заплакал, как дитяти малое:

— Прости ты меня, государь, за ум мой скомороший. Дозволил я Арапше побить дружину славную. И зачем ты, княже, дал откуп великий за душу мою тёмную! Поделом мне было всю жизнь в плену сидеть ордынском.

Поднял его Дмитрий Иванович, поцеловал и простил. Но Пересвет, совестливая душа, не смог боле людям в глаза смотреть. И попросил князя отпустить его с миром в Троицкий монастырь к Сергию Радонежскому грех свой перед Русью замаливать. С тем и ушёл. Жене своей только весточку послал: не жди, мол, и прости.