Геннадий Комраков - Мост в бесконечность

— Что за хлебопек? — спросил Федор, поманив к себе Курочкина; шептались, сбившись в уголке. — Ежели возникло подозрение, обязаны проверить… Кто таков, откуда взялся?

Курочкин, наморщив лоб, вспоминал:

— Он уж года четыре у нас… Фамилия Иванов. Выслан из Питера… Выпить — есть такой грех… А в остальном мужик толковый. Начитанный, все революционные песни знает…

Что-то смутно знакомое угадывалось за этими словами. Штрипан, напившись, всегда «Марсельезу» орал… Но ведь не может он тут объявиться. И потом — хлебопек…

— Какой из себя? Как зовут? — продолжал выпытывать Пашу.

— Григорий Савельевич. Лохматый такой…

Ну вот и прояснилось. Трудно поверить, но и впрямь, видно, Нечесаный орудует под чужой фамилией. Ах, негодяй! Значит, прикрываясь высылкой, служит охранному… Неужто заприметил и выдал? Но когда, где? Вроде не встречались, сразу узнал бы подлеца… Это что же, опять по его милости в тюрьме сидеть?..

Однако через неделю всех, кто был арестован без вещественыых доказательств «преступной деятельности» отпустили на свободу. Как и предполагал Афанасьев, оставили в узилище Курочкина и Косякова. Обнялись на прощанье, Федор сказал:

— Не поминайте зла, вряд ли скоро увидимся. Если уж меня начали в каталажку дергать, не отстанут… Хороший у вас город, а надобно с ним расставаться… Нынче, видать, случайно загребли, но второго раза лучше не ждать.

У брата срок высылки кончился, стали прикидывать, куда податься, чтоб спрятать концы. Вспомнили: в Риге открылась большая ткацкая фабрика «Товарищества Зассенгофской мануфактуры». Нищему собраться — подпоясаться…

Перед отъездом Федор Афанасьевич послал Балашова за Спирей.

— Ты мне все-таки покажи этого хлебопека. На всякий случай — не мешает.

Тарас посоображал:

— Поди, у Мясникова пьянствует… Айдате, выманю из трактира…

С Балашовым устроились за углом бакалейной лавки, как раз напротив трактирных дверей. Минут через десяток Спиридон вышел в обнимку с… Нечесаным. Он самый, иуда! Обрюзг от водки, копна на голове поредела, но все еще кучерявый.

— Гляди, Семен, — Федор Афанасьевич сжал Балашову руку, — гляди и запоминай, какие бывают провокаторы… Хуже этой гадины выдумать трудно. Жандармы — псы цепные, открыто цареву службу несут… А этот втихую зубами клацает, своих товарищей кусает.

Спиридон, сунув «хлебопеку» двугривенный, быстро отделался от него, догнал:

— Ну и что?

— А то, голуби, держали вы возле организации змея подколодного! — сердито произнес Афанасьев. — Он такой же Иванов, как я турецкий султан… Гришка Штрипан, вот кто. В Питере выдавал некоторых и здесь погулял по вашим спинам.

— Говорил Косяков, не поверили! — ругнулся Тарасов. — Голову оторву! На одну ногу встану, за другую дерну — пополам!

— Покамест я не уехал, не троньте, — попросил Федор Афанасьевич. — Послезавтра отбываем…

В Риге славно устроились: фабрика новая-новая, квартирку присмотрели хорошую. Вскоре приехал Селя Балашов — с первой встречи душой прикинел к Афанасьеву.

— Без тебя, Отец, пусто стало, — только и сказал, объясняя свое появление на берегах Рижского залива.

— С Гришкой управились? — первым делом поинтересовался Федор Афанасьевич.

— Упустили, — виновато крякнул Балашов. — Подступились с Тарасовым: знаем, дескать, что тебе фамилия Штрипан… А он скользкий как вьюн! Сейчас, говорит, квашня подошла, приходите позднее, я вам все — как на духу… Пришли, а его и след простыл. Передали нам — уехал, и одежонку, какая была, бросил…

— Жалко, — сказал Афанасьев, задумался и добавил: — Ладно, черт с ним… Уже то хорошо, что гадить не сможет. Теперь, в случае чего, снова можно в те края на жительство… Лучше бы не говорил этих слов, накликал новый переезд. Поначалу все складывалось удачно. За полгода Федор собрал небольшую библиотеку: собирались по вечерам, читали, спорили. Новый год встретили дружной компанией — весело, но и содержательно. Афанасьев был в ударе, со свояченицей, тряхнув стариной, плясал кадриль, произносил радостно:

— Ребятки, родные мои, хорошие! Чтоб в двадцатом веке поломать царизму голову…

А весной в налаженную жизнь снова вломились жандармы. В Иваново-Вознесенске был арестован Евлампий Дунаев, нашли у него рижский адрес Семена. Да еще, как потом выяснилось, Иван Балашов накатал донос на «непутевого» сына. Нагрянули с обыском, никаких улик, конечно, не добыли — Афанасьев умел прятать нелегальное, но тем не менее Семена забрали. Полтора месяца продолжалось следствие, обошлось легко: выслали Балашова в Шую, поближе к родным местам. А Федору, хотя полиция и не тронула в этот раз, житья на фабрике не стало. Начальство озверело: поднадзорных не требуется… И жена Егора косо стала поглядывать, и брат, испуганный арестом Балашова, все чаще намекал, что пора остепениться, хватит, мол, играть с огнем, надо пожить спокойно… Что ж, пускай живет как знает. В революции, всегда считал Афанасьев, главное — не кровное братство. Главное — братство духа. Семен Балашов прислал письмо, приглашал: приезжай, вместе будем ломать нужду. Плюнул на чистенькую Ригу, подался к другу в уездный город Шую.