Сергей Кравченко - Книжное дело

«Люди, — думал Иван, — Божьи твари. Это факт. Все Божьи твари равны перед Создателем. Это — православная догма. А, значит, превосходство князей и бояр над народом, пастырей над паствой — условно, временно и не касается божественной сути человека, той искры богоподобия, которая вложена в скота двуногого в день Творения. Но что важнее? — богоподобие или сословный чин? Смешно даже спрашивать. Выходит, каждый раб ползучий, подавая тебе опохмелительную жидкость, подтирая плевки и принимая затрещины, может вдруг выпрямиться, глянуть светлыми глазами и запросто спросить: «Ты что ж, раб Божий Иван, наблевал тут пред ликом Спаса? Что б тебе, скоту, не дойти до умывальника? Почему я, богоподобное создание, должен за тобой гнусь убирать? Пойду-ка я прочь!».

После такого рассуждения Иван стал всматриваться в глаза подчиненных: нет ли в них огонька презрения? Но нет. Огонька не видно. Зато сами глаза неуловимо скользят в пол и по полу в угол. И чем сановитее, чем родовитее человек, тем опаснее мечутся его глаза у подножия трона. И понял Иван: злоумышляют!

Но вот, нашлись-таки простые люди с чистыми глазами — Данила «Большой» Сомов, Гришка «Малюта» Скуратов, Федька Смирной, Васька Филимонов, толстяк Заливной. Эти глядели прозрачно, отвечали прямо, ничего не хотели. А если хотели, то прямо и говорили: хочу денег, хочу баб, хочу вина, хочу чина, хочу книг. И стал Иван отделять этих светлых, от тех темных, — агнцев от козлищ. Правда, козлища наловчились совращать агнцев. Вот Алексей Адашев, на что верен был, а нет его. Но все равно, остались пока надежные люди. Иван твердо решил гнуть потихоньку старое дерево, поднимать молодые побеги.

Теперь пришла новая беда. Враг понял, что его чуют по скаредным речам, крамольным письмам, узнают по глазам. И стал объединяться тайной силой, — непроизносимой, неописуемой.

Но царь чуток! — не зря лежит на нем помазанье Божье!

Вот как учуял он темную силу.

Однажды решил Иван подшутить над подлым народом. Донесли ему, что казанские перекупщики каждым базарным утром скупают у Замоскворецкого моста один какой-либо товар. Потом вывозят его на торг и поднимают цену вдвое. В ближайшее воскресенье послал Иван соглядатаев к мосту. Оказалось, сегодня казанцы берут молодую репу. Ни одной корзины не пропустили в ряды!

Иван переоделся в простое, велел переодеться и стременному караулу, большое оружие отставить, взять только ножи. Хотел Иван выйти в ряды, походить, прицениться к товару, послушать, с чего это у вас, господа, репа столь дорога? Как, «не хочешь — не бери!«? Как, «проваливай!»?

Тут бы Иван как скинул подлую накидку! Как открыл царский летник злато-камчатый! А караул подскочил бы, да как заорет: «Дозволь, государь, вбить злодеям репу в ж…жадное место? Вот бы потеха началась!

Но вышел Иван в ряды, и вдруг как качнет его, как бросит! Тяжкий, невидимый, неощутимый носом дух ударил в голову, невыносимое давление толпы навалилось со всех сторон. Застонал Иван, стал валиться вбок, в корыто с репой.

Стража не зевала, — молодцы, стременные! — не дали пасть монарху! Один парень мигом сшиб корыто в сторону, другой подхватил Ивана, еще трое выхватили ножи и остановили озверевших казанцев. Репу пожалели, чумазые! А что белый человек падает замертво, им наплевать!

Грозный вызвал Бромеля. Спросил о «многолюдственном мороке». Бромель успокоил, сказал, что это ерунда, государь, со мной в Лондоне тоже такое бывало. Когда человек тонкий, просвещенный попадает в невежественную толпу, его возвышенный дух сталкивается с ее темным духом и вступает с ним в смертельную битву. Естественно, носителю духа приходится тяжко, особенно, когда он один. А если ты находишься в собрании искушенных, например, в географическом обществе или театре, душа твоя блаженствует, сливаясь с родственными душами. Должна душа как-то проявлять себя при жизни? Она ведь не только для вознесения у нас запасена?

Грозный похвалил немца, наградил кошельком золотых. Потом вызвал Смирного.

— Слыхал, Федор, новую науку? — нельзя государю в толпу черни погружаться, — опасно для душевного здоровья!

— Не слыхал, но понимаю, — кивнул Смирной. — для того тебе и дворец, высокое место, крепкие стены, чтоб царствовать не мешали.

Грозный пересказал Смирному теорию Бромелиуса.

Федя Елисея не любил, но с логикой согласился.

— Не мудрено ошалеть в таком городе, как Москва. Тут народу — тыщ 150! Я вот сомневаюсь, не плохо ли приходится нашим книгам от дурного духа? Под стенами-то — базар? Может книжную премудрость базарное скупердяйство попортить?