Сергей Кравченко - Книжное дело

«Вот как им это важно! — думал Иван, — прав Федька, все поставили на кон!».

Вызвали Андрея-Афанасия. Ждать долго не пришлось, он под дверью дожидался.

Голосование пошло в темпе загиба царских пальцев. И не то удивительно, что все «наши» встали за Афанасия. А то — что никто из «не наших» не перебежал на царскую сторону!

«Это ж как они поклялись меня укатать!», — подумал Иван на счете 11.

Никандр вытягивал шестью голосами против пяти.

И уже разгладились его морщины, уже загорелся огонек под высоким лбом, когда государь сказал свое тихое слово.

— А где голос нашего Тверского пастыря отца Акакия?

— Болен батюшка. Своего голоса не прислал, так мы его счесть и не можем.

— Как не прислал? А это что? — Иван протянул соборному писарю тонкий свиток. Вот: «Даю свой глас на государеву волю»!

— А моя воля — к моему отцу духовному, ныне иноку Афанасию. Служи пастырь, как мне служил. Будь отцом духовным всему народу, как мне был!

Иван стал интонацией закруглять Собор, но не тут-то было! Слева крикнули: «Шесть на шесть!», «Ровня!», «При ровне первый голос больше весит!».

Иван оторопел. Наглецы настаивали на торговом правиле: при равенстве голосов побеждает заспоривший первым, тот, кого раньше предложили.

Молчание повисло под низкими сводами.

В эти мгновения очень интересно было наблюдать за лицами иерархов. Независимо от партийной принадлежности, одни из них наливались кровью, другие смертельно бледнели в складках черных риз.

— А я вам не ровня! — крикнул Иван страшным голосом.

— Мой голос поверх ваших ложится! Акакий за себя сказал моими устами. А я и сам за себя говорю: Афанасий!

Иван встал и вышел вон. Собор тоже вскочил. Только парализованный страхом Варлаам Коломенский никак не мог подняться. Перед ним на столе лежал маленький клочок серой бумаги с ругательным трехбуквенным словом, оттиснутым адской сажей. Ниже мата обычными чернилами было нацарапано: «Коломенско-Богородичной обители отрок Харитон покаянно скончал живот свой в сих кровах».

Откуда взялась эта бумажка, не знал никто, но Варлаам так и не смог встать. Он был замечен среди тех, чье лицо наливалось кровью. Теперь эта кровь под действием черной вести разорвала преграды и хлынула в голову несчастного заговорщика.

Голос епископа Варлаама теперь можно было не считать.

После избрания нового митрополита воцарились радость и кротость. Иван стал смирен, приветлив. Федор явился к нему с просьбой.

— Дозволь, государь, снять запрет на печатанье в пост, раз уж запретивший далече, а печатное слово столь великую пользу имеет.

Грозный усмехнулся. Короткое «печатное слово» было подброшено с разными увещеваниями шести епископам, пребывавшим в сомнении. На четырех оно подействовало полезно, на пятого — разрушительно.

— Печатай, да побыстрей. Ты говорил, печать к ускорению служит, а возитесь скоро год! Последний срок даю — до конца месяца.

Федя кинулся в печатные палаты. Там творился ад кромешный.

Количество букв в купленном наборе было невелико, поэтому набрать полный текст не получалось. Мастера набирали несколько страниц и печатали их на весь тираж. Потом рассыпали набор и собирали следующие страницы. Готовые листы лежали стопками по всем углам, на надгробиях, в нескольких гробах.

Умельцы находились в нервном состоянии. Глаза у них бегали, лица имели виноватое выражение, сами они норовили зайти за каменные блоки.

«Выпили, что ли? — подумал Федор, — но запаха нет, не качаются, языком не заплетаются».

Смирной пошел на мастеров рогом.

— Так, быстро говорите, что натворили! Имею тайный указ государя, как с вами поступать, если что.

Грешники заголосили из-под саркофагов, что ничего, батюшка Федор Михалыч, страшного! Так, пустяки, мелкие огрехи, издали не видать!

Смирной достал кинжал и начал похлопывать лезвием по ладони.

Выявилось следующее.

Набор текста для разных страниц вели все три грамотея поочередно. А «когда иноческий сан не дозволял преступать пост», набирал брат Андроник…

— Какой сан?! Какой пост?! Чей брат?! — зашелся криком спокойный парень Федя.

Оказалось, чудаки на полном серьезе считали себя служителями Николы Гостунского. Федоров и вовсе откликался только на прозвище «Дьякон». Запрет покойного Макария печатать в пост понимался как повод для отдыха. Брат Андроник тоже разоблачился немедля. Белобрысый, неумытый подросток вбежал со света в палату, не разглядел Смирного и выпалил, что мед ныне вздорожал. Винная торговля придерживает товар к Светлому Воскресению. Андроник был единственным настоящим служкой храма Николы, в мастерские притерся от суровости приютского содержания.