Владимир Ситников - Горячее сердце. Повести

И Наталья, жаром полыхая от стыда, прошептала:

— За Митрия я бы пошла.

С обиды и отчаяния Зот тем же заворотом прикатил к Сысою Ознобишину и высватал у него дочь-вековуху. Девке сызмала не подвезло: лицо оспой бито, зубки косые. Поэтому и была перестарок, на пять лет жених оказался моложе, и он, пока бередило это душу, врал, что они однолетки. А поди проверь. Да и кому надо. Зато увядшая невеста привезла четыре кованых сундука приданого, одних шуб шесть штук. Сысой на радостях придачи не жалел. Товар-то не свежий сбыл. Но жена досталась Зоту смирная: во взгляде давняя терпеливость.

Не раз еще приходилось Митрию срезаться с Зотом во время сходок, шумевших в центре Тепляхи, на Крестах, где улицы пересекались и стояла пожарная караушка. Продавали на Крестах всем миром общественные угодья Василию Карпухину, и Зот, завершая сделку, лихо кричал:

— Какие деньги мы получили. Пустяки ведь, мужики. Лучше пропить, чем делить.

И уже тащил Сысоев приказчик бочонок с водкой и ковшик подавал Зот по старшинству. Но отчаянно упрашивал Митрий, забираясь на скрипучие пожарные дроги:

— Одумайтесь, мужики. Что вы зазря все пропьете, а ведь сообща бы веялку или молотилку купить можно. Что вы, мужики!

Зот крутил головой, ухмылялся: смотрите на полоумного. Митрий расстроенно плевался и уходил с Крестов, так и не притронувшись к ковшику.

В волисполкоме дали Митрию под опеку дело, которое он любил: фельдшеру помогать, если что понадобится; дрова в школу привезти. Помогай, как разумеешь. На первых порах настоял Шиляев, чтобы в левой половине тепляшинского волисполкома был открыт Народный дом.

Когда одобрил волисполком эту затею, Митрий еще больше загорелся, выпилил из фанеры лобзиком слова «Народный домъ» и приколотил на дверях. Отнес он в общественную библиотеку целое беремя книг, каждая из которых была облюбована, за каждую из которых отдавал в городе последние горькие деньги. Первое время сам в Народном доме читал эти книжки по вечерам, при лучине. Иной раз до первых петухов. От чаду дохнуть нечем, а мужики и бабы еще просят: почитай, Митрий. Потом взялась читать Вера Михайловна. У нее легче дело пошло: она на разные голоса читать умела. И Пушкина, и Григоровича, и Демьяна Бедного читала.

— Тяжело, поди, Вера Михайловна? — выспрашивал Митрий.

— Что вы, — подняла она иконные глаза. — Я ведь теперь только постигать начинаю, что чувствуют и как жизнь понимают люди, потому что они мне все это рассказывают.

Кое-кто теперь даже домой стал книги просить, чтоб самому доподлинно узнать. Митрий с неохотой давал их: истреплют.

— Чугуны-то хоть не ставьте, — говорил он.

— Будто ты один понимаешь.

Сандаков Иван все про политику брал книги, потому что ему много знать захотелось.

Думал Митрий о том, чтобы артельно землю пахать, боронить и сеять. От бездны мыслей восторг и страх охватывали его.

Виделась Митрию деревня совсем иной. Крыши не ивановским тесом, что в поле растет, крыты, а черепицей на галицийский манер. На окнах задергушки, бабы не в портянине, а в сатине и ситцах, у мужиков ботинки да сапоги яловые.

А то теперь избенки кой-как сляпаны, народ краше лаптей обуви не знает.

И хоть шла извечным чередом весна: снежницей белили бабы холсты, излажали мужики сохи и бороны, шумели скворцы, была она для Митрия вся внове. Хотелось ему съездить в Вятку, найти знающего человека, чтоб посмотрел тепляшинские целебные ключи. Ох, чего там сделать можно!

Учительницы Олимпиада Петровна, Вера Михайловна и безземельный неунывающий мужик Степанко, мастачивший тепляшинцам кургузые шубы и пальто из шинелей, разучили спектакль. На него народ валил валом и из Тепляхи и даже из соседней волости.

Митрий, суетливый от волнения, принаряженный, с алым бантом на свернувшемся трубкой лацкане бязевого пиджака выходил к углу, отгороженному от зрителей пестрядинным в клетку пологом. За ним шушукались «артисты», приделывали кудельные бороды, наводили свеклой румяна и сажей — брови.

Терпеливо парившиеся в шубах мужики и бабы слушали самодельные корявые доклады Митрия о клевере, который надо сеять, в первую голову, о девятиполке, о народных горевальниках-поэтах.

Когда Степанко, дернув его за подол пиджака, шептал, чтоб кончал разговор, Митрий послушно объявлял:

— А теперь, уважаемые граждане-товарищи, посмотрите спектакль про то, как баре угнетательством занимались. Кто книжки слушать приходит, так знает. Про это много написано.