Владимир Ситников - Горячее сердце. Повести

— Дай ему-то закурить, — вмешался Пермяков. Абрам нехотя достал кисет, выложил скупую щепотку табаку: что бесполезных-то людей задабривать.

Особым расположением пользовался Зот у заезжих комиссаров, любителей кутнуть. Три дня, пока пировал в Тепляхе Кузьма Курилов, Зот самозванцем правил. Много тогда сорвал он со своих односельчан, прикрываясь грозным его именем. Из богатеньких пострадал, пожалуй, один поп Виссарион, у которого куриловские братишки выпустили перину и забрали ризу, а остальные все смирные, без особого зажитка мужики.

И теперь обычно Зот заходил ко вдовым солдаткам, тихим мужикам. Фронтовиков задевать опасался — сдачи недолго получить; они люди рисковые. У тихого мужика в доме он хлопал казенной папкой по столу и говорил вроде даже с сочувствием:

— Обложение с вас. Чрезвычайный налог триста рублев, — потом заглядывал в бумаги для убедительности, — ага, триста рублев. Вот помечено.

Хозяева начинали причитать и упрашивать. Зот делал пасмурное лицо и говорил неприступно:

— Я что, я человек маленький. Как мне скажут. А знаешь, ныне какой короткий разговор? Шесть золотников в лоб — и к Духонину. Недоберу с вас, спросят с меня — куды ты денежные средства дел, Пермяков? Пропил? Хоть и не пью я. Там не докажешь. К стенке его, милого. Совецка власть по головке не погладит. Она строгая. Ух, строга!

Насчет питья хитрил Зот. Раньше сороковки носили ему, теперь первач бутылками. Самодельное зелье вроде дешевле, а по крепости не уступит казенной сивухе. Но край знал в выпивке.

Хозяева умоляли его. Знали по старинке: Зот всегда заламывает куш побольше. В конце концов секретарь делал такую рожу, как будто отрывал сам от себя кусок живого мяса.

— Ну так и быть, кум, выручу тебя. А погинуть ноне — раз плюнуть.

Брал вдобавок к деньгам у благодарного за услугу мужика заветный фунт сахару, припахивающий лежалой одеждой: вытащили его со дна сундука.

Еще легче был разговор, когда приезжал в Тепляху кто-нибудь вроде Кузьмы Курилова.

— Не ерепенься, кум, от чистой души советую, а то и в острог отправит. Смотреть не станет. Слыхал, у отца Виссариона перину р-раз и самого чуть не за бороду. Ох, жизнь, жизнь, порядку никакого.

Тестю Зот признавался под косушку николаевской:

— Топеря я, тятенька, говорю одно, думаю другое, а делаю совсем третье. И тебе бы порадел так. В жизни теперь надо соображать. Ой, как соображать. Народ взбудоражился, бродит в нем злой хмель. И нет пока на его угомону.

Митрия Шиляева Зот ненавидел. Схлеснулись их дороги, когда были еще парнями. Жила в деревне Гуси девушка Наталья. И статью и умом вышла. Приметили ее и книгочий Митрий и писарь Зот. Оба ходили на гулянья в Гуси.

Зот набирал в лавке у Сысоя орехов, подсолнечных семячек, — для всех, а девкам — пряников. Приходил и оделял полной горстью, да так, чтоб Наталья видела: щедрый он человек. Шутки, прибаутки сыпал походя — веселья Зоту не занимать. А говорил позычнее: пусть и бойкий язык замечает в нем Наталья. Красой Зот не вышел — нос уточкой, переносица сплющенная, черен, как почтовый сургуч. Знал это сам и на красу не надеялся. Зато речист был и этим брал: понесет околесицу, не переслушать за вечер.

Митрий приходил на гулянье позднее всех — у вдовой матери он был один работник в семье. Но его ждали. Издалека, с самого тепляшинского угора, заливалась веселым мелким смехом его ливенка. Он и играть был мастер: пальцы так и летают по перламутровым ладам. И еще со всей округи парням гармони, пострадавшие в драках, чинил. Девки заметно веселели. Гармонь ничем не заменить. А о гармонисте припевок у каждой целый припол. И Зот отходил в тень: с гармонью не поспоришь. Вставлял слово, когда Митрий уставал. Но уж верх был у Митрия.

Подпоил как-то Зот и подговорил тепляшинских парней избить Шиляева. Те скараулили его в черном ельнике, но колотить не засмели. Не было злости на Митрия, да и играл он в этот вечер забористее, чем на любом гулянье, потому что удалось ему перекинуться с Натальей словом, сказать, что пошлет сватов. Подошли парни в ельнике, покурили, а потом и говорят: ты поори, будто мы тебя бьем, пускай Зот услышит, но Митрий закрутил головой, не пошел на свойский сговор.

— Не стану орать. Не боюсь я его. Коли вы боитесь, бейте меня.

Парням перед ним стало совестно. Один даже винился.

Сваты нагрянули в Гуси в одночасье и от Зота и от Митрия. Растерянный отец Натальи долго жевал губы. Хорошо, выручила жена.

— Мы, — сказала она, — девку не неволим, пускай сама выбирает себе жениха.