Алан Саваж: Восемь знамен

Все его помыслы были устремлены к одному — как сделать миллион. Многие, начиная с Роберта Клайва, сколотили в Индии несметные состояния. Но Роберт Баррингтон понимал, что эти люди, возможно, были, в отличие от него, отмечены гением и к тому же обладали безжалостностью, которой у него не имелось. Он же, рискуя быть обвиненным в переходящей все границы злокозненности, при заключении сделок выполнял свою часть договора до последней буквы. Для него исключена была нечистоплотность в делах, сделавшая Клайва богатым и знаменитым.

К тому же Клайв прославился как солдат, а Роберт рассчитывал добыть свое богатство на морских просторах, если, конечно, ему вообще было суждено разбогатеть.

Мир, открывшийся перед ним, когда однажды торговый корабль, на который его взяли вторым помощником капитана, достиг Кантона, затмил своим величием его самые необузданные мечты. Конечно, Индия была очень богата, очень изысканна, очень бедна и очень жестока, но на всем лежала печать неопределенности; никто, невзирая на чины и звания, не мог быть уверен, что увидит следующий рассвет. Китай же, как убедился Роберт, не уступал Индии ни богатством, ни изысканностью, хватало и нищеты с жестокостью, но в то же время в нем царила полнейшая определенность, для тех, конечно, кто ладил с правящей маньчжурской элитой. Это обстоятельство выглядело в его глазах чрезвычайно привлекательно.

В то самое плавание Роберта одолела лихорадка и он был брошен капитаном в общественной больнице, в бреду, без всякого присмотра… а очнулся в светлой прохладной комнате в обществе прелестных, улыбчивых молоденьких женщин. Оказывается, целых два дня они выхаживали его, время от времени погружая раздетым в холодную воду, чтобы унять лихорадку. Это были рабыни, хозяина которых звали Хуэйчжань.

Хуэйчжань принадлежал к маньчжурскому роду ехэнара, чем чрезвычайно гордился, хотя над ехэнара развевалось Знамя с голубой каймой, определявшее их принадлежность всего лишь к одному из второстепенных племен в числе созданных Нурхачи. Самого факта, что он является одним из знаменитых, было достаточно для Хуэйчжаня. Между тем его костюм украшала хрустальная пуговица — свидетельство того, что он прошел экзамены на звание чиновника пятого ранга. Кроме «серебряного фазана» — знака отличия на государственной службе, он был отмечен еще и «медведем» — знаком воинского начальника. Хуэйчжань имел титул «даотай» — «управляющий» и входил в число маньчжурских чиновников, помогающих вице-императору осуществлять в провинции императорскую власть.

— Почему вы проявили интерес к простому иностранному моряку? — спросил Роберт, когда окреп для беседы.

— Это долг любого человека — интересоваться другими людьми, — ответил Хуэйчжань. — Особенно когда они приезжают издалека. Я буду рад, если вы расскажете о своей далекой стране.

Роберт был счастлив угодить управляющему, и не только из благодарности за спасение жизни. Он получил возможность собственными глазами наблюдать жизнь, которая его глубоко интересовала… и которую, как он понимал, можно было вести только здесь.

Дома, в Англии, можно было, разжившись деньгами, купить поместье, осесть и вести помещичью жизнь. Но и тогда ваше поведение полностью диктовалось церковью, классом, обычаем. В Китае жизнь также подчинялась обычаям — и, возможно, даже в большей степени, — но обычаям крайне привлекательным. В Китае религия была прагматичной, связанной скорее с чувством долга, нежели с благочестием. Теоретически в Китае последний бедняк мог достичь блестящего положения с помощью экзаменов, которые должны были сдавать все кандидаты в чиновники. И, что важнее всего, общественные нравы поощряли, а не подавляли телесные желания, удовлетворяемые тем более естественно, что никто не видел в них греха.

Китаец мог часами просиживать за трапезой, потому что смакование изысканных кушаний составляло для него одно из величайших жизненных удовольствий, не менее важным являлось и переваривание съеденного; англичанин же старался наесться как можно скорее, даже если после этого долго маялся животом. Китаец хмелел спокойно и счастливо, поскольку опьянение было еще одним великим удовольствием в жизни; англичанин же надирался агрессивно и вызывающе, а потом дрался с лучшими друзьями. Испытывая желание, китаец кивал рабыне или наложнице, и та с поклонами следовала перед ним в спальню; англичанин должен был скрывать свою страсть за плотной завесой обмана и лицемерия.