Александр Сегень - Тимур. Тамерлан

В Отрар он прибыл уже в состоянии начавшегося запоя.

Поздно вечером двенадцатого раджаба 807 года хиджры Тамерлан с небольшой свитой и сотней нукеров добрался наконец до Отрара, небольшого города, расположенного между срединным течением Сайхуна и подножием хребта Каратау. По-прежнему мела метель, сквозь которую даже с близкого расстояния трудно было различить силуэт несколько нелепого, но уютного отрарского дворца, построенного лет сорок тому назад ханом Золотой Орды Бердибеком. Дворец был окутан метелью, но на верхних его этажах полыхало пламя, отблески которого превращали картину дворца, охваченного огнём и снежной вьюгой, в нечто фантастическое.

Выглянув из кибитки и пьяно посмотрев на горящий Бердибеков дворец, Тамерлан рыгнул и выругался, затем произнёс:

— Скажете, что это дурной знак? Ерунда!

Баш-Тимур Оглан из рода Джучи выскочил встречать долгожданного великого гостя, торопливо объясняя, что пожар на верхних этажах уже почти потушен, не нужно беспокоиться, а комнаты для Тамерлана и его свиты подготовлены на первом этаже, где потеплее.

— Кто же это зажёг в мою честь факел? — спросил измеритель вселенной, усаживаясь на носилки.

— Выясняем, пока ещё не выяснили, — суетился Баш-Тимур.

— Найдёте поджигателя — повесьте вниз головой над горящей жаровней.

— Так и поступим.

Во дворце Бердибека для всех нашлись приготовленные уютные помещения. Тамерлан занял несколько комнат около тронного зала. В честь приезда он затеял было пирушку, но в тепле разомлел и быстро стал советь, его отнесли в спальню, где он мгновенно уснул.

Проспавшись и наутро опохмелившись, он устроил в тронном зале приём, усадив по правую руку от себя Баш-Тимур Оглана, Чекре-Оглана Джучи и Тайзи-Оглана Угэдэ, а по левую — Улугбека, Ибрагим-Султана, Айджеля, Нураддина, Шах-Малика, Бердибека и Ходжу-Юсуфа. К нему прибыл посол от Тохтамыша, старый Кара-Ходжа, с письмом, в котором затравленный Тохтамыш слёзно просил о помощи.

— Ладно уж, — выслушав Кара-Ходжу, махнул рукой Тамерлан, — можешь поехать к этому старому щенку и передать ему, что как только я завоюю Китай, помогу Тохтамышу овладеть улусом Джучи. Кто там теперь заправляет? Шадибек?

— Да. Шадибек.

— Прохвост, известный прохвост. Ну а теперь не мешало бы нам и вина выпить.

И началось ежедневное винопитие, куда более крепкое, нежели то, которым сопровождались праздники по поводу великого курултая прошлой осенью. Нельзя было не заметить и одну весьма существенную разницу — Тамерлан стал гораздо быстрее пьянеть. Раньше он мог выпить подряд десять кубков и выглядеть трезвым. Теперь же от двух-трёх становился болтливым и глуповатым, всё время оправдывался, что зябнет и потому вынужден много пить вина и хорзы. Он требовал, чтобы и другие пили наравне с ним, но не дожидался, покуда собутыльники станут пьянеть в такой же мере, как он, и надирался гораздо раньше всех.

Он вдруг перестал интересоваться походом, не спрашивал, пришёл ли кто-нибудь в Отрар из тех, кто растянулся на много фарсангов по Сайхуну, борясь с неутихающей вьюгой и морозом. А между тем первые отряды лёгкой конницы добрались до Отрара лишь 19 раджаба, спустя неделю после того, как сюда прибыл верховный вождь и «крона чагатаев». Но ледяное дыхание Чингисхана не ослабевало, морозы продолжали трещать в Отраре, со всех сторон продуваемом степными ветрами. жёны стали жаловаться на то, что во дворце Бердибека слишком холодно, а пить наравне с мужчинами они не могут. Чолпанмал-ага как простудилась ещё в начале пути из Самарканда, так до сих пор и лежала в горячке.

— Хорошо, — сказал им Тамерлан. — Если первого шаабана холода не прекратятся, разрешу вам и Улугбеку вернуться в Самарканд.

К этому времени некоторые стали подозревать, что измеритель вселенной потерял свою счастливую звезду и разуверился в успехе начатого похода. Абдулла Лисон как-то зашёл к нему, чтобы сообщить о своих новых вычислениях, по которым выходило, что если Тамерлан выступит из Отрара не позднее последнего дня месяца шаабана, то Китай будет завоёван им молниеносно. Астролог был крайне удивлён совершенно равнодушной миной, с какою Тамерлан выслушал это сообщение.

Поэт Шарафуддин Али Йезди ни с того ни с сего вдруг вновь попал в немилость к «куполу ислама». Однажды Тамерлан сказал ему:

— Скажи, ну зачем ты наполняешь свою «Зафар-намэ» всем этим непролазным словесным барахлом, а? Меня это так раздражает. Что ты как Гайасаддин Али! Сплошные выкрутасы да красивости.