Станислав Десятсков - Когда уходит земной полубог

Правда, старший в роде Вельфов, родной дядя невесты, герцог Антон-Ульрих на переговорах дал своё согласие только условно — ведь ещё не было известно, чем кончится поход Карла XII на Москву, но в принципе вопрос был решён (помог тут и король Август саксонский, мечтавший в случае победы Петра снова вернуть себе польскую корону). Обрадованный Гюйссен помчался в Москву. Пётр встретил это известие не без усмешки.

— Выходит, разгромим мы шведа — быть Алексею свояком императора, разгромят нас шведы — Вельфы тут же нам кукиш покажут! — невесело рассмеялся он рассказу Гюйссена. — Токмо, чаю, сам-то Алёшка спит и видит невестой не рябую немку, а некую Иринку. Девка видная, кровь с молоком, да и родом Рюриковна, подревнее твоих Вельфов! Я тебя ныне снова к царевичу обер-гофмейстером определю, так что ты за Алёшкой присматривай. А Иринку его скоро оженим!

Алексей и впрямь воспринял намёки своего наставника о некоей иноземной знатной принцессе с великой прохладцей. А как узнал, что принцесса Софья-Шарлотта в детстве перенесла оспу и рябовата, то даже руками замахал: «Мы, Романовы-де, николи на иноземках не женились, у нас и своих знатных родов хватает!»

Мысли Алексея и впрямь всё более занимала видная красавица Рюриковна.

— Девонька степенная, ни одной церковной службы не пропускает! — нашёптывал ему духовный пастырь отец Яков. Он и указал Иринку в храме божьем. Миловидная девица столь истово клала поклоны, что казалось, думает лишь о Боге, но как встретила горячий взгляд царевича, вся зарделась яко маков цвет. Однако взор свой тоже не отвела. И когда царевич ворочался ныне ночами в жаркой постели, всё стояли перед ним те девичьи жемчужные глаза с поволокой.

А вскоре нежданно, на ассамблее у Мусина-Пушкина, куда он явился с отцом Яковом, у него а первый разговор с Ириной вышел.

На этих вечерах у главы Монастырского приказа Алексей любил бывать: столь они были не похожи на батюшкины ассамблеи или жестокие пьянки у князя-кесаря Ромодановского.

У Мусина-Пушкина на вечерах не было ни заезжих петербургских корабелов, ни лихих гвардейских сержантов. Народ здесь собирался степенный, книжный. Удостаивал иногда своим посещением и местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский, бывали и заезжие иерархи — Иов Новгородский и Дмитрий Ростовский. Заходили и учёные люди: переводчик Бужинский, доктор Бидлоо из Аптекарского приказа, профессора Фарварсон и Магницкий из Навигацкой школы. И дело тут не только в том, что Мусин-Пушкин по должности своей ведал всеми монастырями и печатанием светских и духовных книг. Просто сам боярин был великий книжник и любил собирать вокруг себя книжников. Он очень одобрял немалую страсть царевича к книжному собирательству и ласково говаривал:

— Прав отец Яков, ты, Алёша, весь в деда пошёл. Алексей Михайлович за то и прозван был Тишайшим, что боле всего любил в тиши и покое умные книги читать.

В тот вечер, когда Алексей познакомился с Иринкой, внимание у всех к царевичу было особое. Отец Яков подвёл к нему своего друга, черниговского епископа Иоанна Максимовича. А тот, в свой черёд, преподнёс царевичу самолично рифмами сложенный Алфавит. Книга была дорогая, с редкими гравюрами.

На первой гравюре высоко в облаках восседал Господь Бог в окружении ангелов, а внизу красовались портреты-медальоны лиц царской фамилии. На другой гравюре изображён был орёл российский, а под ним собственные вирши преосвященного:

В книге поражали даже не столько искусные гравюры, сколько небывалое дотоле посвящение: не государю, а наследнику престола! Под портретом Алексея при этом тоже красовались вирши черниговского гостя:

Алексей принял книгу в дар от Иоанна Максимовича с явным удовольствием, хотя несколько и растерялся: шутка ли, целая книга ему посвящена!

И тут вдруг услышал певучий голос Иринки:

— Государь-царевич, будь добр, покажи и нам чудную книжицу!

Иринка гордо выступала впереди целого роя красных девиц, коих родители, следуя царскому указу, привозили ныне из теремов на петровские ассамблеи, учиться танцам и политесу.

К боярину Мусину-Пушкину отцы и мамаши везли своих дщерей наособицу охотно: знали, что здесь девушки не наткнутся ни на пьяного голландского купца иль матроса, ни на гвардейца-сквернослова и табакура.