Станислав Десятсков - Когда уходит земной полубог

Мардефельд тонко улыбнулся, словно уловив какую-то ему одному доступную ноту в музыке. Он просто подумал, что Бассевич-то, в общем, проиграет, поскольку править при Екатерине будут, конечно, не голштинцы, а некая могущественная персона, которую отчего-то все поспешили сбросить со счетов. И хорошо, что эта персона давно связана с интересами берлинского двора. Ведь не кто иной, как он сам, Мардефельд, подсказал десять годков назад передать этой персоне некий драгоценный рубин. И хорошо, что молодой король Фридрих Вильгельм послушался своего музыкального дипломата.

Командующий русской армией под Штеттином Александр Данилович Меншиков рубин сей принял. И Пруссия, не сделав ни одного выстрела и не потеряв ни одного солдата, получила в дар от светлейшего князя Меншикова мощную шведскую крепость, запиравшую устье Одера. Царь, правда, сделал выволочку своему любимцу, но дело уже было сделано, и Штеттин отныне навечно находится во владении прусского короля. Вот отчего так улыбалась Мардефельду идея посадить на русский престол Екатерину Алексеевну. Ему было отлично известно, что сия государыня заниматься государственными делами по своему недалёкому уму и природной лени просто не сможет и тотчас возьмёт в соправители своего старого конфидента Данилыча.

И здесь музыканты вдруг резко оборвали мелодию — за высоким окном, должно быть в Петропавловской фортеции (окна особняка Мардефельда выходили на Неву), ударила пушка. Тревожный выстрел в столь неурочный час означал необычайную новость. Лица дипломатов напряглись — вдруг царь и в самом деле скончался? Но тут двери распахнулись и в гостиную, весело неся своё дородное брюшко, этаким колобком вкатился розовый и улыбчивый голштинский посланник Бассевич.

— Успокойтесь, господа, пока ничего важного! Обычное петербургское наводнение. Моя карета по дороге едва не обратилась в корабль!

Все бросились к окну. В наступавших сумерках седые волны взлохмаченной Невы, казалось, слились с вечерним туманом. Видно было, как вода подступала уже к высокому крыльцу.

— Смотрите-ка, господа, по улице бильярд плывёт! — рассмеялся беспечный маркиз.

— И в самом деле, бильярд! — удивился датчанин. — Скорее всего это от Апраксиных — у них бильярдная комната в полуподвале.

— Да ведь и у меня стоят сундуки в полуподвале... — всполошился вдруг граф Цедеркрейц и поспешил распрощаться с хозяином.

За ним откланялись Кампредон и Вестфаль — у всех возникла тревога за свои посольства.

Мардефельд и Бассевич остались вдвоём. Барон дал знать музыкантам на хорах продолжать музыку и бережно подвёл голштинца к высоченному английскому камину, где весело потрескивали отменно просушенные дрова.

— Не будем обращать внимания на непогоду, любезный друг! — Барон деликатно усадил Бассевича в кресло. — Сейчас нам подадут отличный грог.

После доброй чашки грога глаза Бассевича повлажнели, и он, не дожидаясь приглашения барона, радостно сообщил последнюю новину: царь так плох, что повелел отпустить на волю всех колодников, за исключением самых разбойных, дабы молились за его здравие.

— Однако вряд ли царю поможет и само милосердие. Блюментрост уверяет, что всё одно ничто не спасёт бедного государя. Правда, Пётр ещё борется со своим недугом и даже решил вдруг заказать свой портрет. Последняя большая причуда — портрет больного императора в. постели!

— Подождите, мой друг! Кто же будет писать портрет? — перебил хозяин разговорчивого Бассевича.

— А разве это столь важно? — Голштинец легкомысленно запустил в нос понюшку испанского табака из золочёной табакерки и звонко чихнул.

— А как же! — сердито ответствовал хозяин. — Разве вы не знаете, что у царя всё ещё нет завещания? И у царской постели должен стоять наш художник, дабы услышать из уст умирающего только те слова, которые нам угодны!

— Луи Каравакк?! — Бассевич догадливо щёлкнул пальцами в такт музыке.

— Конечно же, друг мой! Ведь французы тоже хотят, чтобы трон заняла Екатерина. Зачем же, по-вашему, маркиз Кампредон хлопочет о браке молодого Людовика с принцессой Елизаветой?

— Но царь скорее всего призовёт в свою опочивальню этого русского мазилку Никиту...

— При сем соображении беспечность Бассевича как ветром сдуло. Он вскочил:

— Я тотчас же мчусь за Каравакком и самолично доставлю его во дворец. Вы правы, барон, в эти последние чаем у постели императора должны стать наши люди!

Бассевич поспешил откланяться. А музыкальный дипломат вытянул ноги к жаркому камину. Он никуда не спешил — знал, что Александр Данилович Меншиков явится к нему сам.