Станислав Десятсков - Когда уходит земной полубог

Наконец, на седьмой день, из пыльного знойного марева показалась конница генерал-майора Кропотова. Многие драгуны брели пешие, цепляясь за стремена верховых. Подскакавший к Петру Кропотов доложил, что корпус его по пути несказанно страдал от безводицы, а многие люди и лошади пали и от бескормицы, потому что на всём пути от Астрахани не встретили никакого обещанного астраханским губернатором провианта и заготовленного им якобы заране фуража и сена.

Пётр объехал фронт измученных походом драгун, велел дать войску роздых, а вечером вызвал в свой шатёр Волынского. Из царского шатра Артемий Петрович выскочил весь в слезах и рваном кафтане, порванном петровской дубинкой.

— Ныне же, сукин сын, возвращайся в Астрахань я доставь провиант и фураж! — Разгневанный Пётр был страшен: лицо исказила судорога, глаза налились кровью, казалось, ещё минута — и он раскроит дубинкой голову незадачливому губернатору. Хорошо ещё матушка-полковница заступилась. Смело подошла к царю, увела его в шатёр. Там он рухнул в постель, а Екатерина стала рукой поглаживать его встрёпанные волосы, и он затих. Только пробормотал, перед тем как заснуть: — Нет вокруг людей, совсем нет верных людей!

Артемий Петрович, дабы не искушать судьбу, той же ночью на быстроходной бригантине отплыл в Астрахань. И хотя губернатор скоро выслал и провиант и фураж, удача отвернулась от Волынского. Семнадцать ластовых судов, груженных в Астрахани мукой, разбило штормом при устье реки Миликент, другую эскадру с провиантом буря потрепала в Аграханском заливе, причём многие суда выбросила на мель.

Крушение сих двух эскадр, собственно, и решило судьбу похода.

Роман разыскал брата вдали от лагеря на берегу Нижнего Терека. Уединившись в кустах, дававших хоть какую-то защиту от палящего солнца, Никита завершал портрет Петра I, начатый им ещё на Волге, когда он сопровождал государя на царской скампавее. Пётр был в том плавании бодрым и необычно радостным, много шутил и смеялся и с художником, и со своей новой фавориткой Марией Кантемир.

— Погоди, закончишь мою парсуну, будешь потом и эту черноокую княгинюшку, Никита, писать. Как, Мария, не откажешь моему персонных дел мастеру? — весело говорил Пётр, косясь на свою красавицу молдаванку, сидевшую в покойном кресле на носу галеры.

Сам царь стоял за рулём и держал его так привычно и умело, что сразу чувствовалась рука бывалого морехода. «Вот так он всю Россию ведёт вперёд, как опытный лоцман!» — мелькнуло в голове у Никиты, пока Мария рассыпалась в комплиментах перед художником, получившим отличные аттестации от флорентийских и парижских академиков живописи.

— Да не в аттестациях, Марьюшка, дело! Природный талант есть у Никиты, и я о том ещё королю Августу до всяких академиков писал! — с гордостью за своего мастера бросил Пётр своей молодой фаворитке.

Впрочем, гордился он не только за своего Никиту, но и за себя, точнее, за своё умение находить и выдвигать талантливых людей.

— Ежели поискать, то у нас в России добрых мастеров не мене, чем на Западе, найти можно! Токмо вот пропадают они у нас втуне. А всё оттого, что вельможи мои боле о своей выгоде пекутся, нежели о поощрении талантов! — Пётр решительно повернул руль и не пропустил очередной поворот реки.

Таким решительным и уверенным, помолодевшим то ли от занятия любимым делом, то ли от встречи с юной красой, и запечатлел Никита царя на этом походном портрете.

Но в Астрахани многое переменилось. Мария, после нечаянного выкидыша, дале в поход не пошла, и возле Петра снова угнездилася матка-полковница. Екатерина же недолюбливала Никиту и за то, что он выгнал перед походом из своего дома её протеже Лизку Маменс, а ещё боле за то, что не польстил государыне в последнем портрете: показал её такой, как она есть — с бульдожьей челюстью и чёрными усиками, которые она подбривала. Не осталась царицей незамеченной и близость художника к ненавистной Кантемирше, с которой мастер, по приказу Петра, ещё в плавании начал писать портрет.

И хотя портрет остался незаконченным, Никита сразу почувствовал тяжёлую руку матки-полковницы, как только отплыли на Каспий. По приказу Екатерины, в подчинении которой находились в походе все придворные чины (а Никита числился придворным живописцем), художника тотчас перевели с царской галеры на корабль, вёзший девок-фрейлин, царицыных шутов и шутих. С ними он и доплыл до Кавказа.

Никита, правда, не особливо был расстроен тем, что его отставили от царского стола, да и беседы с шутом-умницей Балакиревым были куда занимательнее, чем с иными сановниками, но всё же он тотчас уловил гнев, царицы и решил держаться пока подальше от первой полковницы. Да и государь его не требовал. За всеми походными делами Петру было попросту недосуг позировать художнику. Впрочем, эскиз был набросан Никитой ещё на Волге, и теперь, сидя в широкополой италианской шляпе (вот и пригодилась на Кавказе), мастер спокойно заканчивал царский портрет.