Леонид Жариков - Червонные сабли

- Что тебе нужно?

- Я за вас переживаю... У моего батька тоже лавку отняли, а самого заарестували. Теперь я у дядьки живу, и меня дуже зло берет.

- Почему же допустил произвол в моем доме?

- Це не я. Це незаможники и комсомол. Я их сам ненавидю. Босота поганая, пролетарии голопузые! У самих ничего нема, так они чужое забирают. Ваше благородие, вот они ахвишу наклеили. Ихний комиссар казав, що цю ахвишу сам Ленин написал.

Геннадий пробежал глазами ленинский Декрет о земле, свернул листок и спрятал его за обшлаг черкески. От Сеньки Цыбули узнал Геннадий то, что его земли засеяны обществом.

Сразу же за домом до самого горизонта раскинулись зеленые посевы, готовые выбросить колос. Не помня себя от ярости, Геннадий ударил коня шпорами и с ходу влетел в заросли пшеницы. Он заставил коня крутиться на месте и топтать хлеб копытами. Ошалев от боли, лошадь то взвивалась на дыбы, то бросалась в галоп, пытаясь вырваться на дорогу, но всадник тянул повод на себя, и конь метался, терзая зеленые побеги, затаптывая их в землю.

- Ой, панычку, що вы робите? - услышал он голос и заметил старика в кожухе и валенках. Сторож бежал к нему и размахивал палкой. - Шо вы робите, це ж народный хлеб!..

- Я тебе покажу, чей это хлеб! - И Шатохин вынул из ножен шашку.

- Ей-богу, народный, панычку. Коммуной сеяли.

Геннадий ударил старика шашкой плашмя, повернул коня и еще раз ударил. Дед накрыл голову кожухом и упал.

Не выпуская из рук шашки, Шатохин помчался в село, чтобы творить свой суд и расправу.

5

- Эй, там, на колокольне, сдавайтесь!

Барабанов с наганом в руке стоял на верхней площадке, открытой всем ветрам, и, прячась за простенок, наблюдал, что делается внизу. Время от времени он посылал пулю за пулей, не давая врагам приблизиться к церкви. Он видел, как горят повозки с хлебом и объята пламенем агитповозка. Комиссар сверху видел офицера в красной черкеске, который прятался за церковной сторожкой и предлагал сдаваться. Остальные врангелевцы, укрыв за домами лошадей, вели беспорядочную пальбу по колокольне.

Вот как все обернулось бедой: ни хлеба для голодных, ни друзей боевых. Одни лежат на земле, исполосованные шашками, другие здесь, в церкви, и нет надежды на спасение.

- Сдавайтесь, пока не поздно! Всем будет крышка! - кричали врангелевцы.

Но осажденные не думали сдаваться. Верить в помилование бессмысленно, да и позорно. Барабанов перевязал свободной рукой и зубами левую руку, проверил в карманах патроны: два... шесть... девять. Еще можно держаться.

Врагам надоела затянувшаяся осада. Они подкатили пушку. От прямою попадания треснул главный корпус. Пыль и дым окутали звонницу. Осколки рвали кирпичные стены.

Стонут раненые. Уже трудно понять, кто мертв, а кто еще может вести огонь. Враги окружили церковь со всех сторон, но подходить боятся.

Неожиданно ударил колокол. Кто-то из красноармейцев, раскачивая пудовый язык, бил в набат: может быть, услышат призыв и придут на помощь.

Бом, бом! - печально гудел надтреснутый колокол.

Но вот врангелевцы прямым попаданием снаряда разбили двери церкви, проникли на колокольню, и начался бой на ступенях. Перешагивая через убитых, врангелевцы поднимались от яруса к ярусу и, когда достигли верхней площадки, застали в живых одного комиссара Барабанова. Он отстреливался, пятясь к перилам колокольни.

- Не стрелять, взять живым! - приказал князь Шахназаров.

Последний патрон Барабанов разрядил в подбегавшего белогвардейца, ударил ногой второго. Теряя последние силы, он перешагнул через перила и, чтобы не даться живым в руки врагов, бросился с колокольни вниз.

Головорезы Шахназарова согнали жителей села к дому помещика. Старики и женщины с детьми понуро стояли в окружении всадников с обнаженными шашками.

Князь Шахназаров и Шатохин поднялись на ступеньки и наблюдали, как догорал на площади рабочий обоз. Кулаки сносили и бросали в огонь принадлежности сельской коммуны - портреты, лозунги, плакаты. Кто-то даже притащил веялку и взвалил сверху - пусть горит коммуна со всеми потрохами!

Геннадий Шатохин достал из-за обшлага черкески ленинский Декрет о земле и показал его селянам.

- Эта бумага была наклеена на дверях моего дома, в котором вы посмели устроить коммуну. Но частная собственность священна и неприкосновенна.

Князь Шахназаров нетерпеливо играл плетью. Ему надоели слова. Он наклонился к Геннадию и шепнул: