Николай Задорнов - Война за океан. Том второй

Изылметьев сидел и думал, что вот англичане когда-то поносили в газетах фрегат «Аврору» и как этим сами подали ему мысль пустить в Кальяо слухи, что наш фрегат, как всегда, неисправен и что задерживаться приходится из-за него. А тем временем быстро изготовились к переходу и ушли… Ушли у них из-под носа. «И вот теперь они тут, и моим господам офицерам не на прогулке в кафе приходится встречаться с ними, а приходится угощать друг друга бомбами и калеными ядрами. Горячий день сегодня был…»

Сегодня все время палубу поливали водой.

«А каналья Михаило Федоров два ведра утопил, и Малафей Суриков утопил одно. На них не напасешься… Где я тут возьму новые ведра? – вспоминал Изылметьев подробности сражения. – Надо бы их наказать, но вели себя героями, нельзя. Они под ядрами и бомбами бегали по палубе и заливали из этих брезентовых ведер огонь и просто на палубу лили, так как все раскалилось. «Аврора» выстрелила сто двадцать четыре раза… А враг, оказывается, бил по первой батарее двухпудовыми ядрами».

Догадливый мичман Фесун, видя, что генерал похвалил сибирских стрелков, заметил, что позавчера выстрелом второго орудия с Сигнальной батареи разбита корма адмиральского фрегата у англичан.

– А это не фантазия Гаврилова? – спросил Завойко.

Фесун подумал, что сделал, может быть, неудачное замечание, однако в глубине души остался при своем и хотел бы убедить дядюшку. Было уже поздно, когда Завойко вызвал канонира с разбитой Сигнальной батареи.

Маркешка явился на «Аврору». Его расспросили, как он стрелял.

– Ты попал в адмиральский фрегат?

– Однако, не знаю… Вам лучше знать, ваше превосходительство.

– Этого не может быть! – заявил поручик Губарев. – Это стрелял Александр Петрович.

Маркешка уклончиво ответил, что, пожалуй, и в самом деле не он попал. Однако он хорошо помнил, что в это время никто, кроме него, не стрелял.

Белые борта и палуба французского фрегата в крови.

На палубе – раненые, поднята чья-то рука со сжатым кулаком.

«Странно и страшно, вот этак взяв за ноги и за руки тело своего убитого товарища, – думает Пьер, – бросать его на палубу. Еще так недавно уходили веселые и уверенные. Этот парень, когда мы взяли батарею, еще сказал мне, что все обошлось благополучно! Но вдруг началась ответная атака, и мы не удержали взятой позиции. Какая глупость! Быть в таком выгодном положении и оказаться преданными. Какие все-таки хладнокровные негодяи наши союзники!»

Подходят новые шлюпки, и опять на низкий борт поднимают убитых. Раненый офицер в рваном мундире едва карабкается. Ему помогают. Подошел вахтенный офицер и велит своим матросам, оставшимся на судне, немедленно смывать кровь с бортов. Тяжкое зрелище!

– Наши союзники струсили! – говорят в кубрике. Слышатся страшные проклятия.

– Почему они не пошли в глубь бухты?

– Невелика доблесть, два фрегата сражались против батареи из пяти орудий! Сказать откровенно, я был восхищен русскими и желал им еще продержаться!

– Смело сказано, Пьер, да держи язык за зубами!

– Чего мне бояться? За эту победу англичан можно похвалить русских!

Отсюда, с французского судна, грозная сила англичан выглядела совершенно в ином свете, не так, как русским с берега, по которому била эскадра.

– Пароход прятался после каждого выстрела!

Эти убитые и раненые – жертвы коварства союзников.

– Черт побери наших офицеров, где их храбрость?! – раздавалась брань в новой группе французских матросов, растекавшейся по жилой палубе. – Еще один такой десант, и всех нас перебьют.

– Но мы тоже задали русским жару!

Меткие пули врага, ядра, причинившие повреждения фрегатам, раны товарищей, смерть близких и страшная неудача десанта – все это угнетало матросов. Когда они желали драться, пришлось бежать. Оставалось ощущение разгрома.

У большинства теперь появилось зло против русских. Но злы были на своих офицеров. Кляли капитанов и старого адмирала Де-Пуанта и уже мертвого английского адмирала Прайса.

– А пленные славные ребята, – заметил кто-то из молодых после обеда.

– Пойдем еще разок посмотрим на этих медведей.

Квартирмейстер Усов, немолодой человек, заведовал в Тарье обжигом кирпичей. Он мастер на все руки и влиятельная персона в Петропавловске в солдатских кругах. Маленький, с моложавым лицом, кареглазый.

– Ну как, русский? – спрашивали его французские матросы.

Подошел переводчик-поляк.