Константин Федин: Костер

Бородача Тимофея Ныркова знал каждый, кто слушал его нападки на Веригина. Нырков любил водить дружбу с богатыми, сам всеми жилами тянулся к богатству и то впрягал себя в работу, как вол, то пропадал на станции, в городе, по ярмаркам — продавал, перекупал, выменивал что придется. За эту его страсть жилиться и рваться к любой выгоде богатые над ним посмеивались, а за то, что он к ним льнул, — бедные его чурались. Но Нырков умел угодить всякому человеку, и никто, пожалуй, не отстранился от него до вражды. С Веригиным у него не было никаких счетов. Нырков однажды и кузнецу порадел, задешево продав раздобытый на станции железный лом. Что же его толкнуло к стычке с Ильей?

Оставшись в одиночестве среди мечущихся по усадьбе людей и немного остудив свой пыл, Илья Антоныч понял, о ком хлопотал Нырков.

Растаскивая усадьбу, каждый про себя побаивался ответа, и пуще всех остерегался тот, кто рассчитывал больше других поживиться. Главным соблазном для всех был скот. Но уведи корову бедняк — дома у иного нет не только кормов, но и места, куда поставить скотину. Да мало — поставить. Скотину на первых порах надо укрыть так, чтобы — случись что — можно было бы ее умеючи сбыть и выйти чистым. С этим под силу справиться только хозяйству прочному, и кондовые хозяева обмозговали дело заранее: коней и крупный скот ставят у себя, а беднякам сподручнее будет забрать что помельче — свиней, овечек: прирежут, и концы в воду. Но только каждый должен был получить хоть по курице, ради полноты справедливости раздела и круговой поруки.

Об этой поруке Тимофей Нырков и хлопотал, чтобы предупредить несогласие, которым угрожало вмешательство Ильи, твердо уповая вместе с богатыми тоже увести к себе во двор подходящую скотинку.

Веригин, не сходя с места, раздумывал, и горько у него было на сердце. Каретник давно был отворен настежь, из него унесли сбрую, всякий ручной инструмент, выволокли и, зачем-то осматривая подреза, повалили набок легкие санки.

Эти подреза прошедшей зимой ставил Илья и, явившись за расчетом перед грозные очи той самой-дворянки, которую теперь освободил, выслушал от нее назидание насчет мужиков, будто только и норовящих сорвать поболе, дать помене. Веригин тогда ухмыльнулся, вспомнив это, известное ему с детских лет, поучение тех, кто умел сорвать ловчее, прочих.

Случилась тут у Ильи минута искушения, когда подвернулись ему на глаза кем-то оброненные у каретника клещи. Он поднял, попробовал, каковы они в руке — приемисты ли, осмотрел цевки. С такими цевками клещей у него не было. Он подумал, — все равно ничего на усадьбе не оставят, а инструмент нигде так не сгодится, как на кузнице. В тот момент крики нарушили его колебания: у скотного двора завязалась ссора. Он злобно швырнул клещи в каретник.

Скот был уже выведен из стойл, народ окружал его стеною. Веригин тоже не устоял перед тягой к этому главному месту действия и пошел, стараясь не слишком давать ногам волю.

Его трусцой обогнал мужичок, которого он не мог узнать, потому что лицо того закрывала объемистая кладь через плечо.

— Что, Илья Антоныч, — спросил мужичок счастливым голосом, — дележ, сказывают, тебе не по нутру?

— Дележ по нутру, да грабеж не по вкусу.

— Нос воротишь! — нараспев сказал мужичок, подправляя плечом свою кладь…

Долго потом помнил Илья, что за лютая тоска взяла его, когда он, поглядев, как набавил трусцы мужичок, плюнул ему вслед и вдруг повернул к себе восвояси. Помнил тоску, помнил одиночество, и сколько раз спросил себя — не глуп ли он, что не пошел заодно с другими, и сколько раз совесть ответила ему: хорошо, брат, что ты не поскользнулся.

Но и ему тоже попомнили его словцо — грабеж.

После происшествия в имении долго по деревням разносили слух, что Илья Веригин — за господ. Убеждение это разогрето было сильными хозяевами, укрепившимися в волости. Но когда спустя год создались комитеты бедноты и Веригин начал держать их сторону, его уже не называли иначе как комбедчик. Богатых из волости выгнали и тогда же заговорили, что, мол, Веригин для одного отвода глаз толковал, будто против грабежа, а на поверку, дескать, сам грабитель, коли подголосничает комбедам.

Однако до ссор с Ильей у односельцев не доходило, — позлословят, да и ладно. Кузнец — человек деревне нужный, какой расчет с ним ссориться, особенно если памятуешь, что умудряет бог слепца, а черт кузнеца, — не повернул бы так, что станет шеям еще мылче.

Сам Веригин, вел себя тоже небезоглядно. Мавра Ивановна однажды его остерегла: