Константин Федин: Костер

К Веригину приблизился, со скрещенными на груди руками, узколицый бородач, спросил неодобрительно:

— Что ж, Илья Антоныч, так ее и пустить?

Он выговорил это негромко, будто не желал обращать на себя внимание людей, хохотом провожавших барыню. Но как раз то, что не слышно было, о чем он сказал с таким неприязненным видом, привлекло к нему взгляды, и кто был ближе, стал прислушиваться.

— А на кой она тебе черт? — ответил Илья.

— Мне-то она ни к чему… — сказал бородач и не договорил, а только нахмурился.

— Пускай шагает на все стороны, — сказал Илья.

— Вон как, значит, мужики, а? Один Веригин за всех за нас желает распорядиться?

Многие уже сообразили, о чем разговор, и ждали, как ответит Илья.

— Распоряжаться я не собираюсь, а есть у меня два предложения, — с расстановочкой проговорил Илья. Улыбка показалась на его лице и сразу опять исчезла, — Одно предложение — оставить эту самую дворянку на семена…

Обернулись на распахнутые ворота. Дворянка уже вышла из усадьбы и, не озираясь, тем же спутанным шагом удалялась по дороге прямиком в поле.

— И верно, чего с такой юродки спросишь? — отозвался чей-то голос. — Не замай! Кому охота, отведёт под нее на задах грядку. Еще не всех покинула веселость, и молодежь опять рассмеялась.

— Теперь чего скажешь, слушаем, — помедлив, обратился к Илье бородач.

Веригин словно бы покрупнел, выпрямляясь, быстрой оглядкой отыскивая, на чью поддержку можно положиться. Часть людей продолжала в одиночку шнырять по службам усадьбы, выбегать на двор и снова исчезать. Часть толпилась вокруг спорщиков, поставив на землю вытащенные из дома и амбара вещи, держа под мышками кто пилу, кто хомут, кто набитый всякой всячиной мешок.

— Теперь, граждане, второе предложенье, — сказал Илья. — Усадьбу господскую отобрать на пользу крестьянского народа.

В ответ живо заговорили, что, мол, правильно, так и надо, пришла пора делить барские богатства, а помещиков — гнать с земли, чтобы и духу их больше никогда не было. Но Илья еще не кончил.

— Произведем конфискацию скота, орудий в полном порядке, через волость, граждане, чтобы на каждое общество пришлось, сколько требуется, каких машин или чего еще.

Пока он это объяснял, слушатели поприкусили языки, и одна за другой стали клониться головы ниже и ниже. У бородача откуда вдруг взялся и тонко зазвенел рассерженный голосок:

— Это через которую волость, Илья Антоныч, раздел предлагаешь? Это в которую тебя от Коржиков посылают?

— Ну и что, что посылают? Не меня одного. Какой быть волости, решит съезд крестьянских и батрацких депутатов.

— То-то и есть, депутатов! Чего захотелось! — торжествуя, перебил бородач. — То тебе волость, то депутаты! Опять же, есть такие, волостное земство желают оставить. Ну, оставят. Тогда ты — в земство, так, что ли? А волостное земство скажет, что, мол, пускай уездное утверждает. А в уездном земстве господа сидят. Так, мужики, говорю, справедливо?

— Ты не путай, — сказал Илья сурово. — Одно дело волостной съезд, другое — земство.

— Сам, брат, не путай. Нас не запутаешь! Он, мужики, господской линии подсобляет. Для того и дворянку выпустил из каретника. Жалко стало. На семена! Ему, видать, любо барское семя! Она теперь, сучье отродье, без передышки — в уезд, с доносом, — мужики, мол, со света сжили. А мы, дураки, ждать будем, пока Веригин депутатов соберет, вместе с помещиками решать, в которую нас каталажку вернее запрятать…

— Да я тебя… — крикнул Илья, заводя кулак за спину и хромоного шагнув.

— А тронь! — еще звонче залился его противник. — За меня народ иль за тебя?

Но уже никто больше не хотел слушать Илью с бородачом, — их оставили разбираться один на один. Каталажка, донос, господская линия — слова эти порхнули раз-другой в гуле голосов, а потом и стар и млад разбежались по двору, опасаясь упустить добро, еще не прибранное к рукам теми, кто не зевал. Да и сам бородач откостерил Илью напоследок и был таков.

Оборота, который произошел, Илья не мог ожидать. Для него раздел земли, конфискация усадьбы, как для всех, было тоже дело решенное. Он думал, что если переход помещичьих владений крестьянам будет совершен с одобренья волости, то такой переход сразу станет законным. Но само слово — закон — в умах крестьян еще означало неприкосновенность помещиков, ту самую господскую линию, в поддержке которой Илью обвинил бородач. Илья был поражен, что хитрым поворотом выставили его перед всеми как барского пособника. Но еще больше поразило его, что, несмотря на привычное уважение к нему крестьян, они послушали не его, а человека, которого никто никогда не уважал.