Наталья Манасеина - Царевны

Сени теремов

Тесно в государыниных сенях. Девушки сенные, словно пичуги на веточке, рядышком по стенкам стоят, верховые царицыны боярыни важные, в тяжелых нарядах, от жары разомлевшие, по лавкам сидят. Заснули бы с жары и духоты, если бы не карлицы, дурки, арапки, калмычки, да шутихи — утехи вседневные.

Маринке, главной шутихе, новой меди на шумихи к красной кике выдали. Мечется Маринка по сеням, шумихами звон подымает. Подбежит то к тому, то к другому. Под самым носом важной боярыни пальцами щелкнула. Вздрогнула боярыня, а Маринка уже на другом конце штуки строит. А вот и с самой Маринкой штуку состроили. Карлица Пелагейка злющая ей подножку подставила. Грохнулась на землю Маринка, кика с шумихами в сторону отлетела. Захохотали боярыни, боярышни, девушки сенные. Поднялась шутиха, кику схватила и бросилась за Пелагейкой, Пелагейка от нее, Маринка за ней. Обе визжат. Царевну Федосьюшку чуть с ног не сбили. Обе ей под ноги подкатились.

— Ой, прости, государыня царевна! — первая Маринка опомнилась. — От Пелагейки злющей житья нет. Заступись, Федосья Алексеевна.

— Маринку, сделай милость, уйми, государыня царевна, — визжит Пелагейка.

— Дорогу царевне! — прикрикнула на них Дарья Силишна. — Не задерживайте. К государыне царице поспешаем.

И, низко склонив рогатую кику пред царицыной верховой боярыней, которой черед нынче к государыне с докладом идти, сказала:

— Государыня царевна Федосья Алексеевна бьет челом государыне царице Наталье Кирилловне дозволить ей, царевне, предстать пред царские очи пресветлые.

Наталья Кирилловна в ту пору у годовалой своей младшей дочери Федорушки сидела. Туда к ней и двухлетнюю царевну Натальюшку мама в повозочке катальной привезла.

Пошла в детский покой Федосьюшка, а царица подняла голову, склоненную над колыбелью, червчатым бархатом обитою, и говорит:

— Нынче Федорушка у нас, слава Богу, веселее стала. Зубок у нее прорезался.

И от светлой улыбки лицо государыни еще краше сделалось.

А маленькая Натальюшка, завидев Федосьюшку, сестрину любимую, к ней так потянулась, что не подхвати ее мама — вывалилась бы из своей повозочки царевна.

— Не зашиблась ли? — обеспокоилась Федосьюшка. А Наталья Кирилловна:

— Видишь, как люба ты ей. Уж не откажи, сделай милость, позабавь сестрицу.

— По делу я к тебе, государыня-матушка, — начала было Федосьюшка, но дальше слова молвить не успела.

Словно вихрем распахнуло двери, и в горницу вбежал кудрявый черноглазый мальчик в атласном красном кафтанчике, а за ним вдогонку запыхавшаяся мама и две боярыни.

— Матушка! — задыхаясь от бега и волнения, бросился царевич к матери. — Они сказывают, что я завтра в колымаге поеду! Не хочу в колымаге! В золотой карете, что мне Сергеич подарил, поеду и на лошадках пигмейных.

Мальчик, прильнув к матери, гневно сверкавшими глазами поглядывал на смущенных боярынь.

— Пытали мы всячески уговаривать царевича, — оправдывалась мама. — Не слушает.

— Палочки барабанные, почитай, все переломал, — вставила одна из боярынь.

— Кубарики по горнице расшвырял… Лошадку катальную опрокинул, — добавила другая.

Игрушка времен Алексея Михайловича

Игрушка времен Алексея Михайловича

— В золоченой каретке на пигмейных лошадках поеду! — упрямо повторил мальчик.

— А ты, государыня, про колымагу сказывала, — вставила мама. — Скажи сама ему, государыня. Нам он не верит.

Обхватила Наталья Кирилловна обеими руками сынка любимого, в глаза ему заглянула, кудри рукой со лба отвела и тихо, ласково молвила:

— В золоченой карете на пигмейных лошадках ты, Петрушенька, осенью в обитель поедешь. Тогда и батюшка государь с нами богомольным походом пойдет.

— Нынче хочу в золоченой карете! — вырываясь из рук, закричал мальчик.

Но Наталья Кирилловна удержала его.

— Скучно мне без тебя ехать будет, сынок мой любимый. Путь долгим покажется. Посиди уж нынче со мной в колымаге, Петрушенька.

Сразу стих царевич.

— По-твоему пускай будет, матушка. Колымаги больно не люблю, а перечить тебе не хочу. Уж поеду.