Наталья Манасеина - Царевны

Так более ничего и не добилась от своей мамы царевна. Порешила в комнатный сад пройти. Там сестрицы всегда послеобеденный сон разгуливали. С ними захотелось поговорить Федосьюшке.

Одна за другой выходили из своих покоев заспанные царевны. Сверх тафтяных рубах накинули они для выхода шелковые распашницы. Все жаловались на духоту, на комаров и мух.

— После Измайловского приволья по дощатым дорожкам, песком усыпаннным, и ступать неохота, — проворчала царевна Катерина. Хмурая стала у расписанных зеленым аспидом и золотом входных дверей.

— А ты подумай, каково без сада-то жилось. Дальше сеней и ступить было некуда, — попробовала разговорить сестрицу шедшая следом за нею веселая царевна Марьюшка. — Спасибо батюшке, что подумал о нас, затворницах, да сад велел под самыми окошками развести.

— Ну и сад! Двенадцать саженей в длину да в ширину восемь. Не разгуляешься.

— А гулять мы после вечерен в Верховой сад пойдем Батюшка наказал там всем собираться. Полно бурчать, Катеринушка. Пойдем лучше крыжовнику пощипать.

И веселая Марьюшка, ухватив сестрицу за висячий, расшитый серебром и жемчугом рукав распашницы, потянула ее в конец сада к каменной стенке с частыми, высоко от полу посаженными, решетчатыми окошками. Здесь росли рядами несколько кустов крыжовнику, красной смородины и малины. Здесь же, присев у куста, уже лакомилась ягодами старшая царевна Евдокеюшка.

— В Измайлове крыжовник куда слаще! А и колкий же он здесь! — И Евдокеюшка протянула сестрам поцарапанную пухлую белую руку.

— Разве сенных девушек либо боярышен кликнуть ягод собрать? — предложила Катеринушка.

— И что придумала! Разве с сенными девушками да с боярышнями здесь повернешься, — остановила ее Евдокеюшка. — Да и ягод здесь всем не хватит, — прибавила она.

— А вот и Софьюшка с Марфинькой пожаловали, — сказала Марьюшка.

По дорожке, между длинных гряд, огороженных расписными досками и цветными столбиками, на которых висели проволочные клетки с канарейками и перепелками, шли рядышком две царевны, сестрицы-подружки.

Старшей из них, Марфе, было изрядно за двадцать. Софье всего девятнадцатый кончался. Обе они были рослые, плотные, чернобровые, белолицые. Марфинька и лицом, и станом была очень схожа с Софьюшкой. Малость пониже только сестрицы младшей была она, да и яркости Софьюшкиного лица у ней не хватало. Все краски на нем словно повыцвели. В черных глазах, которыми Софьюшка, как огнем, опаляла, того жару не было, брови соболиные так высоко, смело и гордо, как у сестрицы младшей, у старшей не взлетывали.

— Сестрицы, государыня Наталья Кирилловна наутро к Сергию Преподобному идет, — сказала Софья, подойдя к засевшим под крыжовником и смородиной сестрам.

Словно вспугнутые птицы поднялись, шурша шелковыми одеждами, царевны.

— Наутро? К Сергию Преподобному? А нас когда оповещать будут? Собраться не поспеем! — раздались, заглушая птичье пенье, девичьи голоса.

А к царевнам-сестрицам уже три тётки, сестры царевы, поспешают.

— В поход богомольный наутро идет государыня. Никому не сказавшись, идет.

У тёток, старых девушек, лица обиженные. Особенно недовольна старшая, Ирина Михайловна, в молодости веселая красавица, первая песенница и хороводница, а теперь богомолица и постница, всегда суровая, не улыбающаяся, с худым желтым лицом. Лет ей немало. За сорок давно. Когда скончалась первая братнина жена, Мария Ильинична Милославская, Ирина Михайловна, до новой его женитьбы, всем теремом, как старшая, заправляла, а как женился царь, сразу конец ее власти пришел.

Уже три года как молодая царица всем заправляет, а все царевны, и большие, и меньшие, из ее рук смотрят. Особенно много воли забрала она, как Петр-царевич родился. И прежде царь Наталью Кирилловну сильно любил, а теперь просто души в ней не чает. На все согласен, что только скажет царица.

Медаль, вычеканенная в честь рождения царевича Петра.

— Ей бы с нами по уговору, по согласию, а она все тишком да молчком, — негодует Ирина Михайловна и постукивает от раздражения своим драгоценным посохом из кипарисового дерева. Каменьями, золотом посох этот изукрашен. Достался он Ирине Михайловне от матери ее Евдокии Лукьяновны Стрешневой, жены первого царя из рода Романовых, Михаила Федоровича. Не расстается с ним царевна никогда.

— Государыня лесами зелеными поедет, в шатрах на душистых полянах ночевать станет, а мы здесь в духоте да жаре… — жалобно, чуть не плача, проговорила не в меру растолстевшая Анна Михайловна.