Перл Бак - Императрица

Императрица не могла отказать им/ Одевшись, выбрав подобающий головной убор, она вышла из спальни и в передней увидела встревоженных вельмож.

— Ваше величество, — воскликнул Ган Ни, вставая с колен, — война уже началась. Эн Хай, маньчжурский сержант, сегодня утром убил двух иностранцев, одним из них был немецкий посланник, ехавший в своем паланкине во дворец молить вас об особой аудиенции. Эн Хай убил его и поспешил к принцу Цину получить награду.

Императрица почувствовала, как страх тисками сжал ей сердце.

— Но как мог эдикт дойти до народа столь быстро? — спросила она. — Несомненно, сержанта не следует награждать, если он убил без приказа.

Принц Цин заколебался и откашлялся:

— Ваше величество, принц Дуань и Ци Сю немедленно после сегодняшней аудиенции издали приказы, что все иностранцы подлежат уничтожению.

Вельможи переглянулись.

— Ваше величество, — призвал Ган Ни, — наши враги сами сотворили себе погибель. Сержант говорит, что белые охранники стреляли первыми и убили трех китайцев.

— О, ужас! — вскричала императрица и заломила руки. — Где Жун Лу? — застонала она в безумном расстройстве. — Поспешите… доставьте его сюда… война началась слишком скоро… мы не готовы.

С этими словами она повернулась и убежала в спальню. Там, отказываясь от пищи и от утешения, она стала ждать Жун Лу. Он пришел через два часа слишком мрачный и слишком серьезный для ее умоляющих глаз.

— Оставьте меня, — сказала она фрейлинам. — Не позволяй никому входить, — велела она евнуху.

Когда все ушли, она подняла взгляд на Жун Лу, и он посмотрел на нее.

— Говори, — сказала она слабо. — Скажи мне, что делать.

— У меня была готова стража, чтобы сопроводить иностранцев на побережье, — ответил он глубоким печальным голосом. — Почему ты не послушалась меня?

Она отвернулась в сторону и вытерла уголки глаз платком, свисавшим с нефритовой пуговицы.

— Не послушавшись меня, — продолжил он, — ты спрашиваешь у меня, что делать.

Она тихо рыдала.

— Где ты найдешь деньги, чтобы заплатить этим боксерам? — спросил он. — Ты что, думаешь, они работают даром?

Она повернулась к нему, чтобы умолять его дать ей совет, помочь ей, спасти ее еще раз, и, взглянув на него, она увидела, как он стал вдруг пепельно-серым и, схватившись за левый бок, осел на пол.

Она подбежала к нему и взяла за руки, они были беспомощными и холодными. Веки его наполовину опустились, а зрачки неподвижно застыли. Жун Лу тяжело, прерывисто дышал.

— О, горе, горе! — громко закричала императрица. На крик прибежали фрейлины. Увидев императрицу на коленях перед задыхающимся Жун Лу, они в испуге так завизжали, что евнухи толпой ворвались в комнату.

— Поднимите его, — приказала императрица, — положите в комнату на опиумный диван.

Жун Лу подняли и положили на двойной опиумный диван в дальнем конце зала, устроив его голову на жесткой подушке. Плачущая императрица послала младшего евнуха за придворными лекарями, которые появились немедленно, едва услышали известие. Жун Лу не двигался и тяжело дышал.

— Ваше величество, — сказал главный лекарь, — чтобы прийти к вам, Верховный советник поднялся с постели, где лежал больной.

Императрица набросилась на Ли Ляньиня.

— Почему мне об этом не сказали?

— Высочайшая, — сказал Ли Ляньинь, — Верховный советник запретил мне это делать.

Что она могла сказать? Она была поражена самоотверженной любовью мужчины, который ради нее был готов на все. Она сдержала бурю в своем сердце, ей следовало скрывать не только страх, но и любовь. Голос ее прозвучал спокойно:

— Пусть его отнесут в его дворец, и вы, императорские врачи, будете находиться при нем и днем и ночью. Присылайте мне известия о его состоянии каждый час. А я отправлюсь молиться в храм.

Евнухи поспешили выполнить ее приказание, а врачи последовали за ними. Когда все ушли, императрица поднялась и, не разговаривая с фрейлинами, которые толпились позади нее, направилась в свой личный храм. На двор спускались сумерки. Воздух был печален и тих, еще не ушло тепло солнца, а ночная прохлада задерживалась. Она шагала медленно, как будто несла непомерное бремя, и, войдя в храм, направилась к своей любимой богине Гуаньинь. Взяв три палочки сандалового благовония, она зажгла их от мерцающей свечи и воткнула в пепел в нефритовой урне, стоявшей на алтаре. Затем она взяла четки из нефритовых бусин, которые всегда лежали на алтаре в ожидании ее рук, и, пересчитывая бусины, читала в своем сердце молитву одинокой женщины.